Он покачал головой:

— Только один человек на свете знает правду об этом, но он никогда ее не скажет.

— Кто же этот человек?

— Вы его знаете, господин граф.

— Я? — удивился молодой капитан.

— Да, это Яков Безухий.

— Внук которого служит у моего отца?

— Так точно.

— Разве он еще жив?

— Ему недавно исполнилось сто лет.

— И где же он живет? — спросил я.

— Он живет в Макарьеве.

— Вы слышите, капитан?

— Да, но он дал обет отправиться на богомолье в Троицкий монастырь, если доживет до ста лет. Позавчера ему исполнилось ровно сто, и, значит, вчера он ушел.

— Черт возьми! Как мне не повезло! — воскликнул я.

— Полноте! — сказал капитан. — Если вы согласитесь провести со мной в Макарьеве еще денек, я вам кое-что пообещаю.

— Что именно?

— Подождать возвращения старика, выпытать у него историю князя Алексея Грубенского от начала до конца и отослать ее вам.

— Неужели вы это сделаете, граф?

— Клянусь честью.

— В таком случае я проведу с вами не один день, а целых два.

Я бы прожил у него не два дня, а неделю, две недели и даже месяц, если бы только меня не ждали в Казани два моих спутника.

Граф Ваненков был очень милый человек и к тому же человек слова.

А вот и доказательство: через два месяца после моего возвращения во Францию я получил рукопись, которую вам предстоит прочитать; из опасения лишить эту историю присущего ей своеобразия, я ничего не изменил в рукописи, за исключением ее заглавия.

Она называлась «Старые годы» и, по-видимому, была написана бывшим управляющим князя Данилы, сына князя Бориса и внука князя Алексея.

Я не представляю, где и как граф Ваненков обнаружил эту рукопись, и не думаю, что моим читателям очень важно это знать.

Пусть она их развлечет, а большего и не надо.

I

Семнадцатого июня 1828 года мы с князем Данилой прибыли в имение Грубенских.

Князь Данила, выросший в Санкт-Петербурге, не знал этого имения, так как никогда не бывал здесь при жизни своего деда, князя Алексея, скончавшегося почти за два года до того.

Князь Данила, только что потерявший своего отца, князя Бориса, решил самостоятельно осмотреть имение, о котором он только слышал.

Мы приехали туда около десяти часов вечера, и князь, очень уставший с дороги, сразу же отправился спать.

Утром, часов в восемь, он позвал меня к себе; я застал его еще лежащим в постели.

— Иван, — сказал хозяин, — что это за вой я слышал всю ночь? Он не дал мне поспать ни минуты.

— Ваша милость, — ответил я, — скорее всего это выли собаки на псарне, почуявшие диких зверей неподалеку.

— О! — воскликнул князь Данила Борисович, хмуря брови. — Значит, в усадьбе есть псарня?

— А как же, ваша милость, — сказал я, полагая, что он обрадуется приятному известию, — у вас превосходная свора: пятьсот гончих, сто двадцать легавых и шестьдесят борзых; а псарей у вас до сорока человек.

— Стало быть, — вскричал князь, — у меня около шестисот-семисот собак и сорок приставленных к ним слуг?!

— Примерно так, ваша милость, — ответил я.

— Но эти проклятые животные, — продолжал князь, — наверное, съедают за день столько хлеба, сколько хватило бы ста пятидесяти беднякам на целый месяц!

— О, гораздо больше, ваше сиятельство!

— Что ж, в таком случае, я попрошу вас, Иван, сделать так, чтобы сегодня вечером всех этих собак повесили или утопили. Что касается слуг, найдите для них какое-нибудь занятие, а тем, кто сможет заработать себе на жизнь в другом месте, дайте разрешение уйти. На деньги, которые шли на содержание своры, мы откроем в Макарьеве или в Низ-кове начальную школу.

— Слушаю, ваше сиятельство, — ответил я.

Поклонившись, я пошел распорядиться о том, чтобы шестьсот восемьдесят гончих, легавых и борзых были умерщвлены в тот же вечер, как соизволил пожелать его сиятельство.

Однако полчаса спустя, когда слуги уже собрались при-ступить к расправе, к князю явился старик лет шестидесяти с морщинистым лицом и седыми космами до плеч; у него не было ни единого зуба, но яркий блеск глаз пришельца говорил о том, что дни его далеко не сочтены.

Наряд незнакомца состоял из бархатного кафтана малинового цвета с золотыми галунами, кожаных штанов и высоких сапог, так называемых французских.

Кафтан его был подпоясан черкесским поясом, а на боку висел охотничий нож.

Старик держал в руке треугольную шляпу.

Князь Данила, проявивший, как можно было видеть, немалую суровость к собакам, был филантропом и прекрасно относился к людям.

Он принял поэтому старика приветливо и осведомился, что за гость к нему пожаловал.

— С позволения сказать, барин, — отвечал тот твердым голосом, — я старый холоп вашего сиятельства; зовут меня Яков Безухий, и, до того как умер ваш дед, князь Алексей, был я его главным стремянным.

Видимо, князь Данила уже слышал имя старика, ибо он быстро взглянул туда, где у того должны были быть уши — из-за их отсутствия бедный Яков и получил свою кличку, под которой все его знали.

— Добро пожаловать, друг мой, — произнес князь Данила. — Присядь, ты ведь, должно быть, устал?

— Спасибо, барин, но не пристало мне сидеть перед вашим сиятельством; нет, я пришел лишь для того, чтобы упасть к вашим ногам и на коленях умолять вас выполнить мою просьбу.

— Какую просьбу, старик? — спросил Данила Борисович.

— Говорят, барин, что вы изволили обрушить на нас свой княжеский гнев.

— Что с тобой, бедный Яков? Ты, часом, ума не лишился?

— Эх, барин, не удивительно было бы и ума лишиться при виде такого бесчеловечия: истребить шестьсот восемьдесят ни в чем неповинных собак! Барин, да ведь это ни дать, ни взять избиение невинных младенцев царем Иродом! Чем только несчастные псы провинились перед вашим сиятельством? Посудите сами, совсем не шутка пролить столько крови, и, хотя это лишь кровь животных, вам придется отвечать за нее перед Богом.

— Полно, старик! Я уже решил, что будет так: перестань же…

Но Яков дерзко оборвал своего хозяина:

— Почему я должен перестать? Разве я не единственный защитник, посланный Господом Богом этим бедным тварям? Если я замолчу, кто за них заступится? Стало быть, я продолжаю. Барин, как вы можете быть настолько жестоким, чтобы погубить бедных собак? Ведь, в конце концов, эта свора, которую вырастили ваши предки, уже стала частью вашей семьи: она существует в таком виде, все время пополняясь, больше ста лет. Молва о ней облетела всю Россию и дошла до Франции; об этих собаках говорили при заморских дворах, и многие государи писали или давали поручение писать вашим предкам с просьбой прислать щенков. И вдруг, без всякой причины, вы хотите извести такую славную породу! О чем ты только думаешь, батюшка? — вскричал старик, все больше распаляясь. — Да если гы совершишь такое злодеяние, кости твоих родителей перевернутся в гробах, а призрак бедного князя Алексея выйдет из могилы, протянет свои костлявые руки и проклянет тебя… Вспомните-ка, мой благородный господин и любезный хозяин, что собаки князей Грубенских живут и здравствуют, умножаясь в числе, со времен царствования достославного Петра Великого! За что же вы собираетесь теперь так ужасно с ними расправиться? Вспомните, что казнь стрельцов настолько запятнала великого государя, что он с трудом отмылся, и при этом стрельцы были виноваты, а собаки ни в чем не повинны. Их убийство ляжет на вас и ваше княжеское племя вечным позором и неизгладимым бесчестьем, не говоря уж об угрызениях совести, которые станут для вас тяжким бременем. Собака, барин, тоже Божья тварь, ведь недаром в Святом Писании сказано: «Блажен иже и скоты милует!» Как же ты можешь, батюшка, с твоим-то добрым лицом, идти против Божьей воли?.. Глядите, ваша милость: собираясь к вам, я надел чекмень, который носил, когда имел честь быть личным стремянным или, можно сказать, конюшим вашего деда, незабвенного графа Алексея; этот чекмень провисел в шкафу шесть лет; я думал, что буду в нем только на собственных похоронах; глядите, ваша милость, я надел также черкесский пояс, пожалованный мне вашим дедом через три дня после того, как ваша матушка благополучно прибыла в имение; вы, батюшка, тогда еще лежали в колыбели. Приезда этого все опасались, но барин, однако ж, принял невестку с благословением, и через три дня была устроена большая охота. Никто из нас не мог затравить лисицу, разве что наш сосед Иван Рамиров — он чуть не загнал ее; увидев это, я бросился в погоню за окаянным зверем и настиг его, не посрамив хозяйскую честь. Теперь я все сказал; вы можете поступать по-своему, ваше сиятельство, но я не выйду из этой комнаты, покамест не вымолю у вас пощады для собак.