Когда три человеческих тела и утлая лодка, не сумевшая защитить этих людей, окончательно скрылись из вида, князь Алексей набожно перекрестился и, разумеется, прочитал молитву за упокой души тех, кто погиб на его глазах. Затем он подобрал свою шапку и вернулся домой.

Таким образом, все следы этого жуткого дела были потеряны до тех пор, пока вы не нашли в розовом павильоне тело, или, скорее, останки княгини Варвары. Так что не только казанские начальники, но и полиция всей России могли бы устраивать хоть двадцать обысков и столько же допросов, но ничего бы при этом не добились.

Однако в глубине души князя таились угрызения совести, подобно тому, как трупы утопленников были сокрыты на дне реки.

Поэтому, услышав вой покойной Арапки, барин решил, что пробил его смертный час, и не было ему покоя до тех пор, пока он не поведал мне свою страшную тайну.

Правда, два часа спустя, когда гроза прошла, снова заблестело солнце, и хозяину доложили, что охотники окружили пять-шесть кабанов, он сразу преобразился, забыл, что недавно произошло, или сделал вид, что об этом забыл, и подпрыгнул, как боевой конь, заслышавший звук трубы. Князь резво, словно двадцатипятилетний молодец, выбежал из домика и вскричал зычным голосом:

«По коням! По коням!»

Он вскочил в седло и умчался галопом, не успев даже как следует одеться и не попрощавшись со своим душеприказчиком Муранским.

Мы же ринулись за ним во весь опор по направлению к Юрагинскому лесу.

IX

Через неделю мы вернулись в усадьбу.

В большой гостиной красовались сотня бутылок вина, большей частью пустых или опорожненных наполовину (только штук двенадцать или пятнадцать еще не были откупорены), а также пять-шесть початых бочонков водки. Все это говорило, если не о хорошем вкусе, то хотя бы о веселом времяпрепровождении собравшихся в доме людей; об этом же свидетельствовали взрывы смеха, гулкими волнами выплескивавшиеся через двери и окна.

В гостиной находились примерно тридцать гостей; каждый пил сколько хотел, и тот, кого от хмеля и усталости клонило ко сну, ложился, где придется: на паркетном полу, на роскошном диване, среди распростертых кругом тел, вытянутых ног и судорожно сжимавших горлышко бутылки рук; девки в нарядах языческих богинь пели непристойные песни и плясали срамные танцы.

Князь, не причесывавшийся, не брившийся и не пудрившийся уже несколько дней, сидел без кафтана, в одном камзоле и штанах, в огромном кресле, словно руководя этим шумным сборищем.

«Эй вы, черти и чертовки, — кричал он, — а ну-ка, веселее! Честное слово, вы нагоняете на меня смертную тоску».

Не могу вам сказать, Иван Андреевич, сколько денег барин промотал в ту пору: он раздавал девкам пригоршнями жемчуг и самоцветы, не считая дорогих серег, булавок, брошек, перстней, фермуаров и других золотых украшений, усыпанных бриллиантами, а уж о дорогих тканях — шелке, атласе и бархате — и вообще не стоит говорить. Поистине, для тех, кто окружал князя, настал золотой век; не один мужик тогда разбогател и теперь ходит без бороды, заправив рубашку в штаны.

Впрочем, сдается мне, что уже тогда князь был не в своем уме.

Как-то раз, утром, барину доложили, что к нам едут судейские, чтобы устроить в усадьбе обыск.

При этом известии у всех нас опустились руки; шумное веселье разом смолкло; все застыли как пораженные громом; один лишь князь оставался весел; он вскричал со смехом:

«Разойдитесь живо по своим местам, да приготовьте плети! Я сейчас покажу господам судейским то еще дознание!..»

Слуги тут же разбежались и быстро привели все в доме в порядок.

В самом деле, через четверть часа в усадьбу явились майор драгунского полка с двумя судейскими, уполномоченными произвести в доме обыск и дознание.

Князь Алексей, в парадном наряде, с напудренными волосами, поджидал их в большой гостиной.

Увидев незваных гостей, барин, едва поднявшись с места и не предлагая вошедшим сесть, спросил сухим и холодным тоном, что им угодно.

«Ваша милость, — ответил один из судейских, — мы получили приказ самым тщательным образом расследовать преступные деяния, в которых вас обвиняют и которые, по всей видимости, вы совершили в отношении покойной княгини Варвары».

«Ах, вот как! — воскликнул князь. — Ты получил такой приказ и явился его исполнить? Да как ты посмел совать свой мужицкий нос в имение Грубенских? Знаешь ли ты, кто я такой?.. Кто тебя сюда послал: подлец-воевода или мерзавец-губернатор? Если вы от них, передайте им, чтобы они остереглись, а не то я проучу их на свой лад, и они скоро смогут познакомиться с моими конюшнями. Ты же… да я тебя…»

«Уймитесь, князь, — перебил его майор, — меня послали к вам не воевода и не губернатор, и вместе со мной сюда прибыли пятьдесят драгунов».

«Кто же тогда тебя послал?»

«Наш царь-батюшка, император Николай, только что достославно взошедший на престол».

Услышав последние слова, князь Алексей затрясся всем телом и, обхватив голову руками, глухо пробормотал:

«Я пропал! Я пропал!»

Он никак не ожидал, что это дело дойдет до самого царя.

Спокойно, со смиренным видом, князь подошел к майору и поклялся ему всеми святыми, что не ведает, в каком злодеянии его могут обвинить. При этом он добавил, что если бы княгиня Варвара еще была жива, она первая заявила бы о его невиновности.

«Вас обвиняет сама княгиня Варвара, — сказал майор, — и вот ее жалоба».

Князь в ужасе отшатнулся. Неужели Шатун его предал? Неужели княгиня не была надежно замурована в своем склепе?

Взяв дрожащей рукой бумагу, барин заглянул в нее. Письмо было датировано 1807 годом: стало быть, его написали девятнадцать лет тому назад.

Но дело было в том, что император Николай, взойдя на престол, повелел, чтобы ему прислали все поступившие за последние двадцать лет жалобы на вельмож его царства, чтобы он их рассмотрел и вынес решение.

Узнав почерк своей снохи, князь сокрушенно всплеснул руками.

И тут майор и судейские уселись за стол, разложив на нем свои бумаги.

Князь Алексей стоял и смотрел на них блуждающим взглядом; он был так удручен, что, казалось, ничего не видел и лишь время от времени повторял:

«Я пропал! Я пропал!»

Наконец, майор, возглавлявший следствие, обратился к нашему барину:

«Князь Алексей, во исполнении именного указа его императорского величества, поступившего в его тайную канцелярию, не угодно ли тебе отвечать с полнейшей правдивостью на все вопросы, что будут тебе заданы в связи с гнусным злодеянием, которое ты…»

«О! Сжальтесь, не губите меня! — перебил его князь. — Будьте мне отцом и благодетелем! Быть может, я грешил в молодости и даже в зрелые годы, но посмотрите, теперь я — убогий старик с седыми волосами; мне уже за семьдесят…»

С этими словами барин бросился майору в ноги.

Видите, любезный Иван Андреевич, что значит страх перед царем! Князь Алексей был важным барином, таким важным, что он не побоялся бы ударить кнутом самого губернатора города или даже министра, если бы кто-то из них его рассердил, но, перед лицом высочайшего и грозного царского гнева, наш хозяин почувствовал себя таким жалким и ничтожным, что пал ниц перед каким-то майором.

«Не губите бедного старика! — твердил князь жалобным голосом. — Поистине, жить мне осталось уже недолго, так как души тех, кто давно уже пребывает в мире ином, подали знак, что меня там ждут… Не губите старика! Я уйду в монастырь и постригусь там в схиму. Проявите милосердие, и я осыплю вас золотом; все, чем я владею, принадлежит вам. Только не губите меня!»

«Довольно! — вскричал майор. — Ну-ка, вставай! Не стыдно ли тебе вот так ползать у моих ног? Ведь ты дворянин, князь! Вставай же и отвечай на мои вопросы, согласно воле его величества».

Князь поднялся и, пытаясь принять уверенный вид, произнес:

«Раз вы хотите, чтобы я вам ответил, отвечаю: я не понимаю, о чем идет речь».