Императрица хотела участвовать в этом погребальном шествии, но и на этот раз она не смогла выдержать охвативших ее чувств. Бездыханной ее перенесли во дворец; едва лишь придя в себя, она спустилась в часовню и стала читать там те же молитвы, которые в это время читали в церкви Александровского монастыря.

Как только стали заметны первые симптомы болезни императора, то есть начиная с 18-го числа — даты его возвращения в Таганрог, к его императорскому высочеству великому князю Николаю был отправлен курьер, чтобы уведомить его о нездоровье императора. Вслед за этим курьером были направлены и другие — 21, 24, 27 и 28 ноября, чтобы сообщить последние сведения о ходе болезни. Привезенные ими депеши свидетельствовали об исключительной серьезности положения и приводили в уныние всю императорскую фамилию, и лишь депеша от 29-го числа принесла с собой какую-то долю надежды, ибо сообщала, что император, пробывший в последний раз в забытьи более восьми часов, пришел в себя, стал узнавать окружающих и заявил, что чувствует некоторое улучшение своего состояния.

Как ни призрачны были надежды, которые способно было внушить подобное сообщение, императрица-мать и великие князья Николай и Михаил заказали на 10 декабря публичный благодарственный молебен в митрополичьем Казанском соборе; и как только люди поняли, что этот молебен проводится, чтобы торжественно отметить улучшение в состоянии здоровья императора, они с радостью на душе отправились в собор, где уже находились члены августейшей семьи и их свита, и заполнили все остававшееся там свободным пространство.

Когда молебен уже подходил к концу и чистые голоса певчих возносили к Небу гармоничные и нежные звуки святой молитвы, кто-то шепнул великому князю Николаю, что прибыл еще один курьер из Таганрога с депешей, предназначенной ему лично, и он ждет его в ризнице. Великий князь в сопровождении адъютанта покинул молебен и вышел из церкви. Одна лишь императрица-мать заметила это, и богослужение продолжалось.

Великому князю достаточно было лишь бросить взгляд на курьера, чтобы понять, какую роковую новость он привез. К тому же врученное ему письмо было запечатано черной печатью. Великий князь Николай узнал почерк Елизаветы; он распечатал императорскую депешу: там оказалось всего несколько строк:

«Наш ангел на Небесах, а я еще обретаюсь на земле; но я лелею надежду скоро соединиться с ним».

Великий князь велел пригласить митрополита, величественного старца с огромной белой бородой и длинными волосами до плеч; вручив ему письмо, он попросил передать содержащееся в нем роковое известие императрице-матери, а сам встал рядом и погрузился в молитву.

Через минуту старец обратился к хору. По его знаку все голоса смолкли и наступила гробовая тишина. В обстановке всеобщего оцепенения, провожаемый взглядами всех присутствующих, медленным, тяжелым шагом он прошел к алтарю, взял украшавшее его массивное серебряное распятие и, набросив на символ всех земных страданий и всех божественных надежд черный покров, подошел к императрице-матери и дал ей поцеловать облаченное в траур распятие.

Императрица вскрикнула и упала ниц: она поняла, что ее старший сын мертв.

Что касается императрицы Елизаветы, то горестная надежда, высказанная ею в кратком и трогательном послании, не замедлила осуществиться. Примерно через четыре месяца после смерти Александра, то есть с началом весны, она уехала из Таганрога и направилась в Калужскую губернию, где для нее было приобретено огромное имение. Не проехав и трети пути, она почувствовала слабость и сделала остановку в Бе-лёве, маленьком городке Курской губернии; неделю спустя она соединилась со своим ангелом на Небесах.

Мы узнали о случившемся, а также о том, как эту печальную весть довели до сведения императрицы-матери, от графа Алексея, который, будучи кавалергардским поручиком, присутствовал на торжественном молебне в Казанском соборе. Потому ли, что эта весть впечатлила его сама по себе, или потому, что она была связана у него с мыслями о других вестях, которые, по-видимому, должны были за ней последовать, но так или иначе Луизе и мне показалось, что граф пребывает в возбуждении, совершенно ему не свойственном и сквозившем в нем, невзирая на присущую, вообще говоря, русским способность сдерживать свои чувства. Мы с Луизой поделились друг с другом этими наблюдениями, как только граф в шестом часу покинул нас, отправившись к князю Трубецкому.

Эти наблюдения весьма опечалили мою бедную соотечественницу, ибо они самым естественным образом навели ее на мыСль о заговоре, о котором граф Алексей в начале их связи позволил себе обронить несколько слов. Правда, после этого каждый раз, когда Луиза хотела завести разговор на эту тему, граф пытался успокоить девушку, утверждая, что заговор распался почти сразу же после того как он был составлен; однако некоторые признаки, не ускользающие от взора любящей женщины, давали ей знать, что дело обстоит совсем не так и что граф пытается ввести ее в заблуждение.

На следующий день Санкт-Петербург пробудился в трауре. Император Александр был горячо любим, и поскольку об отказе Константина от престола известно еще не было, никто не мог удержаться от сравнения доброты и мягкости обхождения одного со своенравностью и грубостью другого. Что же касается великого князя Николая, то о нем как о наследнике Александра никто и не помышлял.

И в самом деле, хотя Николай знал о том, что Константин в эпоху своей женитьбы подписал акт об отказе от престолонаследия, он, будучи далек от того, чтобы извлекать для себя пользу из этого решения, о котором брат мог впоследствии сожалеть, присягнул ему в верности, воспринимая его уже как императора, и направил ему письмо, в котором приглашал его вернуться в Санкт-Петербург и вступить во владение троном. Но, в то время как из Санкт-Петербурга в Варшаву отправился курьер с посланием от Николая, великий князь Михаил, выполняя поручение цесаревича, выехал из Варшавы в Санкт-Петербург, везя с собой следующее письмо:

«Любезнейший брат!

С неизъяснимым сокрушением сердца получил Я вчерашнего числа вечером в 7-мь часов горестное уведомление о последовавшей кончине обожаемого Гэсударя Императора Александра Павловича, Моего Благодетеля.

Спеша разделить с Вами таковую постигшую Нас тягчайшую скорбь, Я поставляю долгом Вас уведомить, что вместе с сим отправил Я письмо к Ее Императорскому Величеству, Вселюбезнейшей Родительнице Нашей, с изъявлением непоколебимой Моей воли в том, что по силе Высочайшего собственноручного Рескрипта покойного Государя Императора, от 2 февраля 1822 года ко Мне последовавшего, на письмо Мое к Его Императорскому Величеству об устранении Меня от наследия Императорского Престола, которое было предъявлено Родительнице Нашей, удостоилось как согласия, так и личного Ее Императорского Величества Мне о том подтверждения, уступаю Вам право Мое на наследие Императорского Всероссийского Престола и прошу Любезнейшую Родительницу Нашу о всем том объявить, где следует, для приведения сей непоколебимой Моей воли в надлежащее исполнение.

Изложив сие, непременною затем обязанностью поставляю всеподданнейше просить Вашего Императорского Величества удостоить принять от Меня первого верноподданническую Мою присягу и дозволив Мне изъяснить, что, не простирая никакого желания к новым званиям и титулам, ограничиться тем титулом Цесаревича, коим удостоен Я за службу покойным Нашим Родителем.

Единственным Себе счастием навсегда поставляю, ежели Ваше Императорское Величество удостоите принять чувства глубочайшего Моего благоговения и беспредельной преданности, в удостоверение коих представляю залогом свыше тридцатилетнюю Мою верную службу и живейшее усердие блаженной памяти Государям Императорам, Родителю и Брату оказанные, с коими до последних дней Моих не престану продолжать Вашему Императорскому Величеству и Потомству Вашему Мое служение при настоящей Моей обязанности и месте.