Питер сжал ручку ножа так, что побелели костяшки пальцев.

— Ты понятия не имеешь, почему я оставил Зака в тюрьме.

— Еще как имею! — выпалил Малах. — Я там был. Ты якобы пытался ему помочь. А когда заставил его выбирать между мудростью и богатством, ты тоже хотел помочь? А когда загонял в масоны ультиматумом? Разве хороший отец поставит сына перед выбором «богатство или мудрость — авось как-нибудь сам разберется»? Разве он бросит собственного сына в тюрьме, будь у него возможность увезти его к родному очагу? — Малах подошел ближе и наклонился, приближая к Питеру татуированное лицо. — И, что самое поразительное, разве сможет он, глядя собственному сыну в глаза — пусть даже по прошествии стольких лет — не узнать его?!

Слова Малаха еще несколько секунд звенели эхом в мраморных стенах.

Потом повисла тишина.

Неожиданное безмолвие будто вырвало Питера Соломона из транса. По лицу пробежала тень изумления.

«Да, отец. Это я».

Столько лет Малах ждал этого часа. Отомстить человеку, который его бросил. Посмотреть в серые глаза, оглушить хранившейся за семью печатями правдой. Этот час настал. Малах заговорил медленно, каждым своим словом раздирая душу Питера Соломона:

— Ты должен быть счастлив, отец. Твой блудный сын наконец-то вернулся.

Лицо Питера заливала мертвенная бледность.

Малах смаковал каждую фразу, каждый миг.

— Мой родной отец принял решение бросить меня в тюрьме — и в ту же секунду я поклялся, что он больше никогда меня не отвергнет. Я сам отрекся от него. Жизнь Закари Соломона оборвалась.

В глазах отца заблестели слезы, и Малах подумал, что прекраснее этого зрелища в жизни ничего не видел.

Подавив душившие его рыдания, Питер уставился на Малаха, будто видел впервые.

— Надзиратель всего лишь требовал денег, — продолжал безумец, — но ты отказался. И тебе не пришло в голову, что мои деньги ничем не хуже. Надзирателю было все равно, от кого получить мзду, лишь бы заплатили. Поэтому когда я предложил ему круглую сумму, он без труда отыскал заключенного примерно моей комплекции, переодел в мою одежду и избил до неузнаваемости. На фотографиях, которые ты видел… и в закрытом гробу, который опустили в землю… и там, и там был не я. Там был безвестный парень.

На мокром от слез лице Питера отразились боль и нежелание верить услышанному.

— Боже мой… Закари…

— Уже нет. Из тюрьмы Закари вышел другим. Преображенным.

От юношеской комплекции и подростковых черт не осталось и следа, когда Закари принялся накачивать свое неокрепшее тело гормонами роста и стероидами. Мутации подверглись даже голосовые связки, и мальчишеский ломающийся басок превратился в свистящий шепот.

Закари стал Андросом.

Андрос стал Малахом.

Сегодня же… Малах станет величайшей инкарнацией их всех вместе взятых.

В особняке на Калорама-Хайтс Кэтрин Соломон рассматривала собранную с фетишистской скрупулезностью коллекцию фотографий и старых газетных вырезок, которую обнаружили в ящике письменного стола.

— Ничего не понимаю, — произнесла она, оборачиваясь к Беллами. — Маньяк явно зациклился на моих родных, но…

— Посмотрите те, что поглубже, — подсказал Беллами, усаживаясь. Видно было, что он еще не пришел в себя от потрясения.

Кэтрин продолжила перебирать вырезки, все до единой так или иначе связанные с семьей Соломонов: многочисленные успехи Питера, исследования Кэтрин, жуткое убийство их матери Изабель, пагубное пристрастие Закари к наркотикам, арест и трагическая кончина юноши в турецкой тюрьме.

Интерес собирателя к семье Соломонов переходил все допустимые границы фанатизма, однако Кэтрин по-прежнему не понимала, в чем причина.

И тут она заметила другие фотографии. Первый снимок запечатлел Закари, стоящего по колено в лазурных морских водах, а вдали, за полосой пляжа, виднелись белые домики.

«Греция?»

Наверняка фото сделано во времена наркотического праздношатания Зака по Европе. Впрочем, облик юноши на снимке не очень вязался с бледным задохликом, которого папарацци обычно отлавливали в компании таких же одурманенных юнцов, вываливающихся из клуба. На снимке он выглядел здоровее, мускулистее, даже взрослее. Таким цветущим Кэтрин Закари ни разу не видела.

Теряясь в догадках, она взглянула на дату снимка.

«Но это же… невозможно!»

Снято почти через год после того, как Закари погиб.

Кэтрин лихорадочно просмотрела всю пачку. Везде был Закари Соломон… постепенно взрослеющий. Коллекция оказалась автобиографией в картинках, наглядно иллюстрирующих плавное преображение. И вдруг в изменениях произошел резкий и внезапный скачок. Кэтрин с ужасом смотрела, как раздается и обрастает бугрящимися мышцами юношеское тело, как лицо Закари искажается от обильного поглощения стероидов. Он стал в два раза крупнее, а в глазах поселилась свирепая злость.

«Он сделался совсем чужим!»

От племянника Кэтрин, каким она его помнила, не осталось и следа.

Добравшись до снимка, где молодой человек обрил себе голову, она почувствовала, как слабеют колени. И тут же увидела следующий — на теле появились первые узоры татуировок.

У Кэтрин чуть не остановилось сердце. «Господи…»

— Направо! — крикнул Лэнгдон с заднего сиденья реквизированного «лексуса».

Симкинс крутым поворотом руля бросил внедорожник за угол на Эс-стрит и помчал по тенистому жилому кварталу. На подъезде к пересечению с Шестнадцатой улицей справа, будто горный пик, вырос Масонский храм.

Симкинс во все глаза смотрел на внушительное сооружение. Храм напоминал пирамиду, установленную поверх римского Пантеона. Агент уже собирался свернуть направо, на Шестнадцатую, и подъехать к фасаду здания, но его остановил возглас Лэнгдона:

— Не надо, не сворачивайте! Поезжайте прямо, по Эс-стрит.

Симкинс послушно проехал вдоль восточного фасада здания.

— Теперь на Пятнадцатой сверните направо.

Агент повернул руль, следуя инструкции своего штурмана, и спустя мгновение Лэнгдон указал ему на неприметную грунтовую подъездную дорожку, рассекающую на две части парк за Масонским храмом. Симкинс въехал на нее и погнал «лексус» к заднему входу в здание.

— Смотрите! — Лэнгдон рассмотрел припаркованный у входа одинокий автомобиль. Микроавтобус. — Они там.

Симкинс затормозил по соседству с микроавтобусом и заглушил мотор внедорожника. Все бесшумно выбрались и приготовились пробираться внутрь. Агент поднял голову, разглядывая монолитное сооружение.

— Говорите, Храмовый зал на самом верху?

Лэнгдон кивнул, указывая на сужающуюся ступенчатую крышу.

— Там, в верхнем ярусе, световое окно.

Симкинс резко обернулся.

— В потолке Храмового зала есть окно?!

Профессор удивленно посмотрел на агента.

— Конечно. Око в небеса, прямо над алтарем.

Вертолет «UH-60» застыл в бездействии на газоне Дюпон-серкл.

Сато в пассажирском кресле нервно обкусывала ногти, ожидая новостей от агентов.

Наконец из передатчика сквозь треск помех донесся голос Симкинса.

— Директор?

— Сато слушает, — рявкнула она.

— Мы входим в здание, но у меня для вас допсведения.

— Докладывайте.

— Мистер Лэнгдон сообщил, что в потолке зала, где предположительно находится объект, имеется большое световое окно.

Несколько секунд Сато раздумывала над услышанным.

— Ясно. Спасибо.

Симкинс отключился.

Выплюнув огрызок ногтя, Сато скомандовала пилоту:

— Взлетаем!

Как любой отец, потерявший родное дитя, Питер Соломон пытался иногда представить, каким бы его сын был сейчас, что делал бы, чем увлекался.

Теперь он знал.

Татуированный исполин, стоявший перед ним, пришел в мир крошечным трогательным комочком… Малыш Зак, сучащий ножками в плетеной колыбельке… делающий первые неуверенные шаги в кабинете Питера… выговаривающий первые слова. Как может зло прорасти в невинном младенце из любящей семьи? Один из вечных парадоксов человеческой души… Питеру довольно рано пришлось смириться с тем, что хотя в жилах сына течет кровь Соломонов, сердце, гонящее эту кровь по этим жилам, совсем из другого теста. Уникальное, неповторимое, будто выбранное наугад из всего многообразия вселенной.