Конечно, это звучало логично, однако внутренний голос подсказывал Брюдеру, что Лэнгдон и Сиена сумели найти какой-то другой выход.

— Поднимайте вертолет заново, — раздраженно бросил он. — И скажите местным властям, чтобы искали не только в парке, но и за его стенами.

Черт бы их всех побрал!

Его люди бросились выполнять приказание, а Брюдер тем временем достал телефон и позвонил своему руководителю.

— Это Брюдер, — сказал он. — Боюсь, у нас серьезная проблема. И даже не одна.

Истину можно увидеть только глазами смерти.

Сиена повторяла про себя эту фразу, снова и снова изучая взглядом каждый сантиметр жестокой батальной сцены в надежде заметить что-нибудь особенное.

Глаза смерти были повсюду.

Какие же из них нам нужны?!

Ей пришло в голову, что слова о глазах смерти могут относиться ко всем тем гниющим трупам, которыми усеяла Европу Черная Смерть.

По крайней мере это хоть как-то объяснило бы чумную маску…

Откуда ни возьмись в памяти Сиены всплыл детский стишок: Розочка в кружочке, в кармашке цветочки. Прах, прах. Всем нам увы и ах!

Еще школьницей, в Англии, она часто повторяла этот стишок, пока не узнала, что он родился в Лондоне в пору Великой чумы 1665 года. Розочка в кружочке якобы означала красный гнойник на коже, первый симптом заражения. Заболевшие носили в кармане букетик цветов, чтобы перебить запах своих разлагающихся тел и смрад на улицах города, где ежедневно падали замертво сотни жертв чумы. Тела погибших предавались огню. Прах, прах. Всем нам увы и ах!

— Ради любви к Господу! — внезапно выпалил Лэнгдон, резко развернувшись на сто восемьдесят градусов, к противоположной стене.

Сиена оглянулась на него.

— Что такое?

— Так называется произведение искусства, которое здесь когда-то выставлялось. «Ради любви к Господу».

На глазах у недоумевающей Сиены Лэнгдон торопливо пересек зал и попытался открыть небольшую стеклянную дверь в стене. Она была заперта. Тогда он прижался носом к стеклу, загородил лицо ладонями с обеих сторон, чтобы не мешал лишний свет, и стал вглядываться внутрь.

Что бы он там ни высматривал, Сиена очень надеялась, что это не займет много времени: давешний служитель только что снова возник на пороге зала, и вид Лэнгдона, вынюхивающего что-то у закрытой двери, похоже, пробудил в нем нешуточные подозрения.

Сиена опять жизнерадостно помахала ему. Служитель наградил ее долгим холодным взглядом, но потом все же скрылся.

Lo Studiolo[210].

За стеклянной дверью, прямо напротив загадочных слов «cerca trova» в Зале Пятисот, спряталась крошечная каморка без окон. Задуманная Вазари как потайной кабинет для Франческо I, это прямоугольная комнатка с округлым потолком, и вошедшему в нее кажется, будто он угодил в огромный ларец с сокровищами.

А сокровищ здесь и вправду немало. На стенах теснится больше трех десятков уникальных картин — они висят так плотно, что между ними практически нет свободного места. «Падение Икара», «Аллегория сна», «Природа, вручающая Прометею кристалл кварца»…

Вглядываясь сквозь стекло в эту полную шедевров комнату, Лэнгдон тихонько прошептал: «Глаза смерти».

Впервые Лэнгдон попал в Студиоло несколько лет назад вместе с частной экскурсией по тайным ходам дворца. Тогда он с удивлением узнал, что дворец буквально пронизан целой сетью скрытых переходов и лестниц, причем несколько потайных дверей находятся за картинами, украшающими стены Студиоло.

Однако сейчас его интерес был вызван отнюдь не потайными ходами. Лэнгдону вспомнился дерзкий образчик современного искусства, который он когда-то видел именно в этой комнате. «Ради любви к Господу» Дэмиена Херста и прежде оценивали по-разному, а когда его выставили в знаменитом Студиоло, это вызвало прямо-таки бурю возмущения.

Творение Херста представляло собой человеческий череп в натуральную величину, изготовленный из цельного куска платины и инкрустированный восемью тысячами сверкающих бриллиантов, которые покрывали всю его поверхность без малейшего промежутка. Эффект получился ошеломительный. Пустые глазницы черепа сияли светом и жизнью, создавая тревожный контраст противоположных символов — жизни и смерти… ужаса и красоты. Хотя бриллиантовый череп работы Херста давно уже убрали из Студиоло, воспоминание о нем подсказало Лэнгдону одну любопытную идею.

Глаза смерти, подумал он. Уж не на череп ли намекает эта фраза?

В дантовском «Аде» черепов сколько угодно. Достаточно вспомнить хотя бы жестокое наказание графа Уголино в последнем круге: за свои грехи он обречен вечно глодать череп предателя-архиепископа.

Может быть, нам нужно найти какой-то череп?

Лэнгдон знал, что Студиоло устроен по принципу кунсткамеры, или «кабинета редкостей». Почти все картины в нем закреплены на петлях и поворачиваются, открывая тайники, в которых герцог когда-то держал всякие приглянувшиеся ему вещицы — красивые перья, образцы редких минералов, окаменелую раковину наутилуса и даже, если верить слухам, берцовую кость монаха, отделанную толченым серебром.

Правда, Лэнгдон подозревал, что все тайники давным-давно очищены от своего интересного содержимого, а ни о каком другом черепе, кроме херстовского, он в связи с этой комнатой никогда не слыхал.

Его размышления были прерваны неожиданным звуком: в дальнем конце зала громко хлопнула дверь. Потом за его спиной послышались быстрые приближающиеся шаги.

— Signore! — раздался сердитый голос. — Il salone non è aperto![211]

Обернувшись, Лэнгдон увидел, что к нему направляется одна из смотрительниц — миниатюрная женщина с коротко подстриженными русыми волосами. Кроме того, она была беременна — чуть ли не на девятом месяце. Она энергично шагала к ним, постукивая пальцем по наручным часикам. Подойдя ближе, она встретилась с Лэнгдоном глазами и вдруг встала как вкопанная, прижав ко рту ладонь.

— Профессор Лэнгдон! — воскликнула она со смущенным видом. — Ради Бога, простите! Мне не сказали, что вы здесь. Как хорошо, что вы снова к нам заглянули!

Лэнгдон похолодел от страха.

Он был совершенно уверен, что никогда прежде не видел эту женщину.

— А вас прямо не узнать, профессор! — выпалила смотрительница. Она говорила по-английски, но с акцентом. — Это все ваша одежда. — Она тепло улыбнулась и наградила лэнгдоновский пиджак от Бриони одобрительным кивком. — Очень стильно. Вы теперь как настоящий итальянец.

У Лэнгдона совсем пересохло во рту, однако он кое-как выдавил из себя вежливую улыбку.

— Доброе утро, — пробормотал он. — Как ваше здоровье?

Она рассмеялась, поглаживая живот.

— Так себе. Маленькая Каталина всю ночь брыкалась. — Она с озадаченным видом оглядела зал. — Дуомино не предупредил, что вы сегодня вернетесь. Наверно, он с вами?

Дуомино? Лэнгдон абсолютно не представлял себе, о ком она говорит.

Заметив его смятение, незнакомка отпустила смешок.

— Да вы не волнуйтесь, во Флоренции его все только так и зовут. Он не обижается. — Она снова огляделась вокруг. — Это он вас впустил?

— Он самый, — подтвердила Сиена, подходя к ним с другой стороны зала, — но у него деловая встреча за завтраком. Он сказал, вы не будете возражать, если мы тут немножко побродим. — Она дружелюбно протянула смотрительнице руку. — Я Сиена, сестра Роберта.

Та ответила ей весьма официальным рукопожатием.

— А я Марта Альварес. Ну и повезло же вам — иметь в личных экскурсоводах самого Роберта Лэнгдона!

— Да уж! — с энтузиазмом откликнулась Сиена, закатывая глаза. — Он такой умница!

Наступила неловкая пауза — женщина пристально разглядывала Сиену.

— Странно, — сказала она наконец. — Не вижу никакого фамильного сходства. Разве что рост…