Саймон отогнал воспоминания. Почему-то они накатывали каждый раз именно тогда, когда по корабельной связи объявляли «на мостик». В принципе, никакой необходимости в этом не имелось – судовой ИИ рассылал уведомления на личные смарты и вообще был большим умницей. Но пустотники уважали традиции. Даже такие странные, как брюки, пиджак и галстук.

Впрочем, сейчас эти элементы туалета остались аккуратно сложенными и убранными в багаж. Во время работы предписывалось носить удобный, хоть и слегка безликий комбинезон. Безликость была относительной – любой желающий мог уяснить, что перед ним не механик и не бортпроводник, обратив внимание на шеврон. Особо «одаренные», в жизни не видевшие лоцманской «звездной тропы» – профессионального знака Профсоюза, – отправлялись по известному адресу, в смысле в сетевые энциклопедии.

На подходе к мостику дежурно торчал космопех. Саймон невольно ухмыльнулся: словечко звучало так же по-дурацки, как и «лоцман», но так же неизбежно прижилось. Правда, выходило непонятно, от кого эти бравые парни, закованные в легкие пехотные оборонительные комплексы, должны были, собственно, оборонять. Легендарных Чужих в обитаемом космосе не нашлось и не предвиделось; беспорядки, возникавшие на тех или иных колониях, не выплескивались за пределы гравитационных колодцев, а пираты… Если на корабле наличествовал лоцман – ему не страшны были никакие пираты. По крайней мере, так показывал весь имеющийся у человечества опыт.

Когда Саймон, делая страшно деловой вид, прошагал к трапдору, космопех отдал честь резким, механическим движением. Впрочем, он и выглядел в своей броне словно андроид. «Хорошо, что не додумались тяжелых “Голиафов” на пассажирские суда ставить, – подумалось ехидно. – Такой бы точно весь коридор занял».

Гермодверь мягко щелкнула за спиной, и наконец мостик оказался достигнут. Капитан, крепкий опытный флотский в возрасте около сорока, щеголявший густыми пшеничными усами, уже полусидел в своем ложементе, обозревая с нейромаски отчет по работе систем корабля. Физиономия у него была кислая.

– Машинное! Чиф, ну что там у тебя?

Саймон подключился к капитанскому каналу – маленькие привилегии лоцмана. Впрочем, виду не подал: не имело никакого смысла ссориться с «хозяином» судна. Пока что. Слушая объяснения старшего механика, он прошел к своему загону.

– Полпроцента мощности как корова языком слизнула, кэп. Ума не приложу…

– Нам эти полпроцента погоду делают? Вообще, когда ты последний раз видел живую корову?

– Обижаете, кэп, в прошлые выходные внуков в зоопарк водил. Ну, ежели вы скажете, так я и дам добро. Однако по прибытии надо бы задоковаться: полпроцента туда, полпроцента сюда…

– Добро даю, заявку скинешь мне на подпись. Гони зеленый, у меня сейчас лоцман звереть начнет, а бизнес-класс устроит бунт.

– Еще ж пятнадцать минут до готовности. Ну лады, лады, ставлю «годно».

Капитан пошевелил пальцами, приняв подтверждение от машинного отделения, а затем, сдвинув маску, обратился к Саймону:

– Лоцман, приветствую на мостике. Пост ваш.

Тот важно кивнул:

– Лоцман пост принял. Звереть не собираюсь. Обещаю.

Капитан на мгновение замялся, но сделал вид, что толстого намека не уловил. Вместо замечания об этичности подслушивания переговоров с командой он вернулся в сеть и продолжил опрос служб:

– Жизнеобеспечение?

– Подтверждаю.

– Медотсек?

– Готов.

– Оборона?

– В режиме.

– Стюарды?

– Секунду… Готовы.

– Стюарды, проблемы?

– Никаких, подтверждаю. Полностью готовы к обслуживанию пассажиров.

– Принято. Ну что же, – теперь капитан снова обращался к Саймону, подчеркнуто деловито и нейтральным тоном, – мы на стабильном курсе, вектор по касательной, скорости выравнены. Дело за вами.

Лоцман был единственным членом экипажа, который не пользовался ложементом. Строго говоря, он и не являлся одним из корабельных служащих: Профсоюз договаривался с владельцами линий, и назначения на конкретный рейс согласовывали вне обычных флотских расписаний. Да и ложементы оставались скорее такой же данью традиции, как и галстуки с пиджаками, и присутствие военных на борту. Но только лоцману требовалась полная свобода действий и движений, которую, как ни парадоксально с таким названием, ему обеспечивал загон.

Выглядело это как невысокий, в десяток сантиметров, круглый пьедестал. Саймон прошел на середину, подключился – и тут же воспарил над полом. Силовое поле мягко обхватило его и приняло в самые нежные во Вселенной объятия. И самые надежные: что бы ни произошло с кораблем, лоцман остался бы жив. Слишком уж он был ценен, слишком уж редок, слишком дорог. Для всего человечества.

– Приступаю через пять, – предупредил Саймон.

И капитан продублировал по общей связи:

– Господа пассажиры, через пять минут мы переместимся в систему нашего назначения. Капитан и команда желают вам приятного перехода.

Фраза тоже являлась чистой формальностью. Просто корабль вместо «тут» оказывался «там», в одно мгновение, без каких-либо внешних эффектов; переход не ощущал никто. Никто – кроме лоцмана.

Потому что именно лоцман и был переходом.

Вы когда-нибудь пробовали поднять космический корабль? Да, вот так, при полном g[30], а то и более, – поднять на собственных руках, взвалить на себя и не отпускать ту долгую, бесконечную секунду, пока мир вокруг сворачивается в игольное ушко, в субатомную горошину, а потом разворачивается обратно целиком. И при том вроде бы понимаешь, что все ощущения строго субъективны, что происходит это сугубо в твоей голове, что на деле ты просто висишь в коконе силового поля и работаешь исключительно «силой духа», «верхней чакрой», «движениями анимы» – в общем, какие там еще были у яйцеголовых версии по «феномену лоцманов»? Но все же впечатления были непередаваемыми.

Поэтому, когда пять минут истекли и прозвучал предупреждающий сигнал, Саймон затейливо выматерился, поплевал на ладони…

И поволок.

Сам по себе транспорт серии «Нарвал» не являлся космическим аналогом древних океанских кораблей. В том смысле, что у него не было объемистых трюмов или многочисленных пассажирских кают. Нет, у экипажа имелись свои жилые площади – порой приходилось в прямом смысле дневать и ночевать на работе. Проще выходило перекантоваться в казенном уюте каюты или кубрика, чем гонять в гравитационный колодец или до терминала штатный челнок.

Больше всего корабль напоминал рыбий скелет. Вот крупная, вытянутая «голова» кабины, вот «хребет» с консолями-«ребрами» и закрепленным сверху «плавником» энергетической установки, вот «хвост» с развернутым оперением сенсорных мачт. Поднимающиеся с планеты лихтеры с грузом и пассажирами облепляли остов, фиксируясь на консолях и словно создавая «плоть» этой межзвездной «рыбы». Которая в отличие от них никогда не смогла бы нырнуть в глубины атмосферы и дотянуться до «дна» – до поверхности планеты.

Саймону порой вспоминалась та пара месяцев, которую он провел на лодке дяди Анджея. Тот в свое время, после очередной размолвки с ныне уже покойным дедом, послал всю родню на дальний вектор, отказался от прав, привилегий и доли в Семье, получил полагающуюся по Укладу Семей компенсаторную пенсию и купил себе яхту. Морскую, как в старину. И уплыл на ней куда-то в сторону Фиджи. Ловить рыбу, загорать на палубе и перевозить всякую мелочовку между островами.

Дядя Анджей обладал широтой взглядов и не хотел детей. Естественно, это вызывало трения. Настоящий Фишер обязан хоть тушкой, хоть чучелком, но произвести на свет потомство, и желательно побольше. Талант лоцмана не манифестировал себя в брате будущего главы Семьи, но это не имело значения. Неуловимый ген, отвечавший за способность чувствовать пространство, улавливать колебания массы и в мгновение ока переноситься, делать шаг по звездной тропе из одной точки галактики в другую – он мог проявиться и через поколение, и даже через два. Кровь лоцманов оставалась драгоценностью. Дар оказался редок, научными методами принципиально невоспроизводим, и между человечеством и иными мирами всегда маячил призрак молчаливой, устрашающе одинокой пропасти. Поэтому Анджея осуждали.