— Ты меня понимаешь? — спросил он спокойно, когда фигура рывком обернулась на шорох.

Глаза сверкнули. Наверное, сетчатка отражает свет, как у кошек. Значит, он ещё и в темноте видит. К директору копились интересные вопросы.

Бесшумно спикировав за спину объекта, «Адсон» вывел свои шокеры на готовность. Теоретически цель не должна была услышать тончайший звук работы гравизеркал. Однако услышала. Плащ медленно, словно понимая, что резкие движения спровоцируют дрон, стал к нему боком…

И прыгнул через перила.

Этот ход был предсказуем. Ускоренный медикаментами, Джед выстрелил на опережение, но беглец оказался быстрее. Поднырнув под разряд, он перекатился и рванул вдоль стапеля. На видео с полицейского регистратора, кстати, подобной прыти отмечено не было. Тренировался? Потом, все детали потом.

Отправив «Адсона» в глубокий охват, агент устремился следом. Фигура петляла промеж мусорных холмов, целиться было трудно. Но дрон, обогнавший её поверху, отрезал путь к воде, и «композитор», на секунду затормозив, дал шанс на удачный выстрел. Джед крутанул регулятор в максимум — накрыть всех симбионтов разом, не ловить потом глаз или ступню. Разряд загудел…

И плащ сложился, уходя в резкий нырок. «Адсон» же, вильнув следом, поймал корпусом весь пучок, потерял управление — и врезался в останки катера.

Балки набора перекосило. Агент затормозил на скользком бетоне, чуть не упав. Но нет, на этот раз не «чуть». Нога поехала на какой-то тряпке, мир запрокинулся, и последнее, что видел мистер Смит перед нокаутом — как металлическая громадина валится на него.

Потом было темно.

***

Не болело ничего. Джед поморгал и рывком сел. Осмотрелся.

Вздрогнул, увидев рядом лужу крови и чью-то раздавленную руку, торчащую из-под ржавого железа. Обломки костей, канатики сухожилий… Обрывки до странности знакомого рукава. Глаза агента Смита расширились.

Он понял.

Фигура в плаще стояла перед ним. Пустой рукав легко колыхался на слабом сквозняке. Не хватало той самой, чёрной, как предел Африки, руки. Той, что теперь была частью Джеда.

— Зачем? — спросил он. И поправился: — Почему?

— Мы должны… Надо, — шёпот словно вторил сам себе. Как хор тихих ангелов. — Человек не может… страдать. Надо.

— Надо… — повторил Джед. Он встал, кинул взгляд на вырубившегося «Адсона» и запустил в нём программу очистки памяти. — Надо. Значит, так. Запоминай. Ночью доберёшься до магазинчика Ляо, там, где порт переходит в Сити. Ты меня понимаешь?

Капюшон качнулся. Не будучи успокоенным, Джед хмыкнул и продолжил:

— Спросишь Мэй-Мэй. Скажешь — от Вильгельма. Она не будет задавать вопросов и вывезет тебя из страны. Дальше сам. Всё ещё понимаешь?

— Да, — снова шёпот. Фигура развернулась и пошла к лестнице. Собирать свои нехитрые пожитки. Убегать. Начинать новую жизнь.

А Джед, уставившись на свою новую руку, всё стоял возле рухнувшего катера. Он смотрел и думал, что разум всегда стремится к человечности. Где бы он ни был зачат: внутри симбиоза слишком сообразительных биопротезов…

Или в голове гомункула, созданного Массачусетской машиной. Гомункула, который когда-то взял имя Джедедайя Смит.

— Вопрос, сэр?

Не то чтобы темнота в помещении была необходима. Скорее, это оставалось вопросом привычки. Тень, которая населяла стоящее в глубине комнаты кресло, неявно пошевелилась.

— Я даже догадываюсь. Нет, риск минимален. Поверь, я бы не пошёл на это, если бы видел какую-то угрозу для его жизни. Помнишь Книгу Бытия?

— Тезисно, сэр.

— Уже неплохо. Слушай: «Так как ты сделал сие дело, и не пожалел сына твоего, единственного твоего, то Я благословляя благословлю тебя и умножая умножу семя твоё, как звёзды небесные и как песок на берегу моря; и овладеет семя твоё городами врагов своих; и благословятся в семени твоём все народы земли».

— Кажется, глава двадцать вторая? Рассказ про…

— Ну вот. А говоришь, тезисно. И всё-таки есть в этом некая ирония, да?

Из кресла донёсся короткий смешок. Потом приятный низкий голос продолжил:

— Так что приступай. «Время и случай для всех их» — свершились.

***

Юпитер в иллюминаторе кипел.

Излучины и петли водородных облаков, перемежающихся выбросами ледяной пыли и метанового тумана, текли куда-то за горизонт. В этом движении были покой и вечность. То, чего так безуспешно пытались достичь последователи созерцательных практик. То, что совершенно естественным образом возникало посреди космического вакуума. Само по себе, без потребности в чьей-либо оценке, во взгляде со стороны.

Но взгляд наличествовал. Правда, планете, судя по всему, было наплевать.

Абрахам висел над стеклом. Он смотрел прямо перед собой и вращался вокруг глубоко личной географической оси. Так же медленно, как совершала свой моцион атмосфера Юпитера; словно стрелка никуда не торопящихся часов. Периодически он слегка касался рамы — в тех местах, где над ней выступали головки болтов. Касание было лёгким, легче самого воздуха, но оно было необходимым. Тело Абрахама, послушно следуя всем трём законам сразу, замирало на секунду. А потом сонно, едва уловимо начинало вращаться снова — в противоположную сторону.

Юпитер кипел. Абрахам смотрел. И, стоило признаться самому себе, слушал.

Полярные сияния самой большой планеты Солнечной системы пели. Когда-то, когда компьютеры были большими, а сеть медленной, пятилетний Эйб наткнулся на запись: «Станция Юнона слушает Аврору». Этот хорал, в котором не звучало ни одного человеческого голоса, завораживал с такой необоримой мощью, что серьёзный, решительный юноша отправился к отцу и категорически заявил: когда Абрахам Фишер вырастет, Абрахам Фишер станет астронавтом. А сейчас ему нужны телескоп и скафандр.

Отец посмеялся от души. Отец пошёл и купил телескоп. Детский комбинезон, стилизованный под скафандр. Интерактивный атлас ночного неба. Вдобавок откуда-то взялось направление в летний лагерь NASA «для юных астровитят» — на ближайшую смену. Это были лучшие две недели в жизни Эйба за последние пять лет.

Потом умерла мама.

Абрахам висел над стеклом, периодически пытался договориться с инерцией и слушал. Он понимал, что на самом деле та музыка не имела никакого отношения к звуку. К тому, что человек способен услышать своими собственными ушами: уловить раковиной, отрезонировать перепонкой, передать молоточком, наковальней и стремечком на улитку и распознать височными долями. Он был неплохо образован, любознателен и въедлив. Слегка язвителен. Прагматичен в большинстве вопросов. Он знал, что полярные сияния не поют.

Но ещё он немножко хотел чуда.

Вытянув руку чуть дальше, чем раньше, Абрахам поймал столь же медленно курсирующую в воздухе «грушу». В таких на борту «Фархада», серийного газового танкера, держали жидкость, которую собирались употребить непосредственно. Данная конкретная жидкость, уронив пару капель из мягкого носика «груши», пахла солодом и немножко торфом. Абрахам коротко приложился к ёмкости, а потом поймал языком выдающие его улики.

Резкое шипение гермодвери заставляет вздрагивать лишь поначалу. На вплывшую в отсек фигуру Абрахам тоже не обернулся, продолжая свою медитацию. Ну, или старательно делая вид. Услышать от Юпитера хоть что-нибудь, находясь в компании, вряд ли бы удалось.

— Почему ты не воспользуешься экраном? — поинтересовалась Ульяна Бочар, старший помощник и по совместительству штурман «Фархада». В экипажах танкеров многие должности были надеты на одни и те же плечи в два, а то и в три слоя. В пространстве редко можно было встретить действительно узкого специалиста. Кроме того, людей банально не хватало.

— Экраном я могу воспользоваться и с Луны, — предельно благожелательно улыбнулся Абрахам. — Знаешь, раньше, оказывается, были такие странные люди: предпочитали бумажные книги электронным. Нюхали их. Шелестели страницами. Нерационально, как по мне. Страшно неудобно с любой из точек зрения. Но вот он я: пялюсь в иллюминатор, потому что так будет по-правде. По-настоящему. Тоже странный тип.