Я огляделся по сторонам и, поднявшись на высокое крыльцо, решительно потянул на себя тяжелое медное кольцо, заменяющее дверную ручку. Мощные железные петли тихо, почти неслышно скрипнули, и я оказался в самом настоящем людском муравейнике. Кажется, такого столпотворения я не видел еще с «того света».

Отыскать в этом сумбуре место, где проходят испытания, оказалось довольно легко. Я просто открыл первую попавшуюся дверь и, не дожидаясь, пока все сидящие за конторками клерки скрестят на мне взгляды, обратился к стоящему у огромного шкафа детинушке, на телесах которого вицмундир восьмого класса только что по швам не трещал.

Поначалу, недовольный тем, что его отвлекли, дядечка скривился, но заметив нашейный знак ордена, подобрался и заговорил довольно любезным тоном.

Получив у него нужную информацию, я вежливо… очень вежливо поблагодарил чиновника и отправился на третий этаж особняка, где уже собралось порядочное количество людей, явно дожидающихся своей очереди перед высокими двойными дверями, ведущими в аудиторию, где заседала аттестационная комиссия.

Честное слово, если бы не возраст большинства присутствующих, а у некоторых возраст уже основательно проредил шевелюру или побил ее серебром, я бы решил, что оказался среди обычных студентов, ожидающих экзамена. Нет, здесь никто не листал судорожно конспекты, не бросался к выходящим из аудитории, забрасывая их вопросами: «ну что?» и «ну как?», но вот ощущения… да… та же тревога и сосредоточенность во взглядах, нервные движения и отрешенность. Хм. Вот не думал, что когда-то еще придется окунуться в экзаменационные треволнения…

– Старицкий, Виталий Родионович, – представился я, оказавшись в аудитории перед длинным столом, за которым устроилось аж пятеро экзаменаторов. Сидящий передо мной мужчина, что-то писавший в журнале, поднял голову, и я улыбнулся. – Добрый день, Боримир Вентович!

Советник Сакулов вздрогнул и еле слышно застонал. М-да, чую, это будет весёлый экзамен…

В толпе из добрых трех десятков чиновников, выдержавших сегодня испытания на чин надворного советника и, соответственно, претендующих на личное дворянство, я ждал своей очереди и рассеянно оглядывал приемную. Кстати, к моему удивлению, далеко не все экзаменовавшиеся сегодня были приглашены в детинец для принесения вассальной клятвы. Уж не знаю, с чем это связано, но… по размышлении, я вынужден был признать, что если бы личного дворянства удостаивался каждый без исключения чиновник, достигший седьмого класса, то через полвека пол-Руси будет фанфаронить, рассылая визитки с личным гербом. И пусть даже только десятая часть из них сможет впоследствии дать своему роду потомственное дворянство, такое увеличение привелигированного сословия может привести исключительно к взрыву, даже с учетом того, что в этом мире никому и в голову не пришло подписывать рескрипты «О вольности дворянской», и здешняя «элита» вся поголовно служит. А кто не желает – платит тягло… так называемый «боярский кошт», своеобразный налог. Но боярам, с их гонором, платить какие-либо налоги претит. Еще бы, ведь это уравнивает их с другими сословиями. Вот они и идут на службу, дабы урону чести боярской не нанести, да… Что, правда, не избавляет их от денежных трат, поскольку, как я узнал у того же Толстоватого, все служилые бояре, чьи рода занесены в Бархатную книгу, отчисляют немалые суммы в организованное государем Военное общество, причем размеры отчислений зависят от величины принадлежащих им земель.

Пока я размышлял о хитроумии правителя, придумавшего этот щадящий боярское самолюбие способ отъема у них денег, рядом со мной нарисовался неприметный человечек в темно-синем вицмундире со скромным серебряным шитьем младшего кабинетского служащего и тихо попросил меня идти за ним.

Ожидавшие приема чиновники покосились в нашу сторону, но и только. Я кивнул и двинулся следом за секретарем. Миновав несколько извилистых коридоров, мы спустились по лестнице на пару пролетов вниз и, пройдя по открытой галерее, оказались у довольно невзрачной двери, за которой, как оказалось, меня уже ждал секретарь Государева кабинета, Эдмунд Станиславич Рейн-Виленский, так поразивший меня при нашем знакомстве своим сходством со знаменитым Железным Феликсом… Да и здешняя ипостась Дзержинского тоже была не так проста… Чуть ли не второе лицо в государстве, между прочим.

– Добрый вечер, Виталий Родионович, – тихим, невыразительным голосом проговорил человек, из-за интриг которого меня против моей воли сделали самым настоящим самозванцем.

– И вам того же, Эдмунд Станиславич, – отвесив короткий поклон, отозвался я, демонстративно не обращая внимания на предложенное тайным советником кресло. – Чем обязан?

Рейн-Виленский вздохнул и, потеребив острую бородку, покачал головой.

– Полно вам, Виталий Родионович. Садитесь, нам нужно поговорить. – Несмотря на мягкость тона, в темных глазах моего собеседника явственно мелькнул стальной блеск, и я решил попридержать коней. Ссориться со вторым лицом в государстве мне сейчас не с руки, так что… Устроившись в предложенном кресле, я воззрился на своего визави. Помолчали.

– Внимательно вас слушаю, Эдмунд Станиславич, – я решил прервать воцарившуюся в этой маленькой, но уютной гостиной, тишину.

– Хм. Что ж, начнем, пожалуй, с истории вашего путешествия по Варяжскому морю. Поведаете мне о своих приключениях? А то отчеты это все-таки немного не то. Послушать живого человека всегда намного приятнее, не находите? – Неожиданно усмехнулся Рейн-Виленский.

– Отчего же? – Я пожал плечами. – Сухие строчки действительно куда скучнее, чем повествование участника событий. Извольте…

Рассказ о наших приключениях на море и суше занял у меня больше часа. А Эдмунд Станиславич оказался замечательным слушателем. Он ни разу меня не перебил, хотя я замечал, что время от времени лежащее на столике перо вдруг подскакивало и начинало что-то строчить на подложенном листе бумаги. Очевидно, вопросы по теме, так сказать.

Мои подозрения оправдались. Стоило только завершить рассказ и смочить пересохшее горло принесенным все тем же служащим яблочным соком, как из Рейн-Виленского посыпались вопросы, а через минуту к нему присоединился еще один голос, обладатель которого, выйдя из-за моей спины, заставил меня подпрыгнуть на месте.

– Государь. – Вылетев из кресла, я поклонился, на что Ингварь Святославич ответил коротким кивком.

– Садитесь, господин Старицкий, садитесь. У нас будет долгая беседа… – проговорил великий князь, и я послушно вернулся в кресло… естественно, дождавшись, пока потомок Рюрика и Гостомысла устроится в своем, чуть в стороне от Рейн-Виленского.

И снова вопросы, ответы, вопросы, вопросы… В какой-то момент мой взгляд расфокусировался и сознание поплыло, словно кто-то вколол мне средство из «особой» аптечки. Впрочем, это неважно, а важны только вопросы, на которые я должен отвечать… честно, правдиво… точно… точно. Это неправильно. Не важно… Важна только правда… честно… точно… Почему? Нет, это не мои мысли… я должен… должен…

– Вы желали смерти маркизе Штауфен? – Тон государя взлетает до отвратительного визга, а лицо искажается, словно отражение в кривом зеркале.

– Да.

– Вы убили маркизу Штауфен? – На миг мне показалось, что крутящийся в ладони тайного советника медальон сбился с ритма…

– Н-н-нет. – Почему?! почему?! Правду, я должен говорить только правду… честно… точно… да. Должен… говорить…

– Вы нанимали людей для убийства маркизы Штауфен? – Голос Рейн-Виленского, наоборот, уходит в глубокий, пробирающий до костей бас, вибрирует… «плывет», но я его понял. Нанимать людей для убийства этой суки? Нет, конечно. Зачем? Нет.

– Государь, вы слышали ответ. Он этого не делал, хотя явно за что-то сильно не любит Эльзу. Сопротивляться такому воздействию невозможно, тем более что укрыться в «хрустальной сфере» он не успел… чистый гипноз… – Голос этого… Дзержинского, да… голос отдалился, стал тише…