— Скажи, ты Самсона Орепьева-третьего знаешь? — спросил я у него — Забавный такой персонаж, всю дорогу при местном Хозяине отирается.

— Знаю — подтвердил паренек — Вернее — видел несколько раз.

— Позвать его можешь?

— Нет — помотал головой мальчишка — Мне отсюда уходить никуда нельзя. Как определили меня на это место, так я тут и живу. Давно уже.

— Ой, да ладно — поморщился я немного показушно — Чтобы такой безбашенный пацан, как ты, сидел на одном месте, никогда с него не сбегая? Не поверю.

— Что значит «безбашенный»? — заинтересовался мальчишка — Это как?

— Ну, значит, без тормозов — попробовал объяснить ему смысл слова я, поняв, что он, скорее всего, умер еще до появления данного выражения — Нет для него преград ни в море, ни на суше, ни в квартире, ни в подвале. И запретов тоже нет.

— Так то там, с той стороны ограды — мальчишка попробовал пнуть ногой ветку, лежащую на земле, и ему это удалось. Значит точно давненько он здесь. Молодые, назовем их так, призраки на подобное неспособны. Они еще не потеряли связь с той реальностью, в которой их уже нет, а потому не различают до конца, где бытие, а где небытие, что здорово сбивает координацию действий — Здесь все по-другому. Это тебе не с урока сбежать, или вместо занятий музыкой пойти в футбол играть на пустырь. Там что, только замечание в дневник запишут, или в кино пару недель запретят ходить. А тут… Не, я лучше здесь поиграю.

— Прости, не верю — покачал головой я — Хоть ты десять раз мне одно и то же повтори, а все равно — шастаешь ты по территории кладбища. Причем по тем лазам и тропинкам, которые никто не знает. Не может по-другому быть. Знаю, что говорю, сам таким был.

— А докажи! — хитро глянул на меня пацан.

— Вот ты вредный — вздохнул я — Некрасиво прозвучит, но с таким подходам к людям что бы из тебя выросло?

— Что-то да выросло бы — мальчишка заложил руки за спину и качнулся на пятках туда-сюда — Вот ты взрослый — и чего? Бродишь по ночам у кладбища. Нормальные люди так не поступают, они чаю напились и телевизор сейчас глядят. А ты… Как там тебя?

— Ал… — на автомате начал отвечать ему я, только в самый последний момент сообразив, что чуть не попался в банальнейшую ловушку — Ах ты, маленький паршивец!

Мальчишка текуче скользнул к решетке, задрал свое лицо вверх и нехорошо так, очень не по-доброму улыбнулся. И ведь что примечательно — детской непосредственности больше не наблюдалось. Нет, лицо осталось тем же, но черты как-то заострились, а глаза… Это были два черных провала. Не скажу, что мне стало не по себе, такими вещами меня теперь не напугаешь, но в целом — сильно.

— Ты хорош — признал я — Ловок. Чуть не поймал меня.

— Жаль, что не поймал — еще сильнее, прямо как Петрушка какой-то, раздвинув губы в улыбке, и став неуловимо похожим на очень-очень ядовитую змею, звонко ответил мальчуган — Напялить на себя шкурку Ходящего близ Смерти было бы весело. Надоели уже пьяные и старушки, с ними неинтересно, потому что все это слишком просто. Да еще вечно их причитания слушать приходится: «отпусти», «что со мной?». Всегда одно и то же. А ты — совсем же другое дело.

— Не по плечу тебе моя шкурка — поднял я воротник куртки — Мало каши при жизни ел.

— Я вообще при жизни почти ничего не успел — поделился со мной призрак — Спасибо папе, это его стараниями я сюда, на кладбище попал. Тут и застрял.

— За что же это он тебя так? — заинтересовался я.

— За сестрицу — охотно ответил мальчишка, из глаз которого постепенно исчезла чернота — Сводную. Орала она очень, особенно по ночам, спать мне не давала. А у меня учеба, кружки, футбол, стенгазета. К походу мы всем классом готовились еще, тоже времени много уходило. За день набегаешься, а ночью как начнется эти «аааа», «ааааа» — сил нет. Вот я ее и напоил снотворным. А она возьми, да и помри.

— Жесть — проникся я.

— Чего? — пацан недоуменно глянул на меня — При чем тут жесть?

— Не суть. А папаша, значит, не простил?

— Это все мачеха — хмуро пояснил он — Она после похорон Аленки его накрутила, вот он меня и задушил. Отец же вообще никогда не пил, даже в экспедициях, когда студентов на практику возил, а тут целую бутылку выдул. Мачеха в крик, меня ругает, мол, «его даже не посадят», «он теперь и нас убьет», отец сидел, сидел, а после в горло мне вцепился. Я только ногами подергал — и все.

— Н-да — я почесал в затылке — Невеселая история.

— Я его тут ждал — показал на заросшую травой могилу с покосившейся оградой он — Поговорить хотел. Сказать о том, что Аленку мне вообще-то жалко. Любить мне ее было не за что, это да, но убивать за что? Вот мачеху — ту да! Она ж меня ненавидела, и я ее тоже. А сестренка — она при чем? Только не получилось ничего. Не пришел отец сюда, видать сразу в другое место отправился. И мачеху не дождался. То ли она жива до сих пор, то ли в другом месте ее схоронили. Я, когда в чужое тело подселялся, пару раз звонил в нашу старую квартиру, но там другие люди теперь.

Посадили твоего отца скорее всего, и надолго, а там он, видать, капитально раскаялся, раз сюда не попал. Кстати — легко отделался. Могли и расстрелять, при советской власти (а эта жуткая история, судя по тому, что говорит мальчишка, явно случилось сильно не вчера) детоубийство классифицировалось как одно из самых тягчайших преступлений, я про это читал в «Дзэне». Ну, а вторая жена из мест не столь далеких его ждать не стала, быстренько разменяла квартиру, а после развелась.

— Хотел даже доехать, глянуть что да как, может, попробовать найти, где мачеха живет. Ну, если жива до сих пор — продолжал тем временем парень свой рассказ — Но далеко от кладбища отойти не могу, даже в чужом теле. Тут мое место теперь.

— Может, оно и к лучшему? — предположил я — Лет-то, похоже, прошло немало. Даже если найдешь ты ее — и что?

— Так убью — просто и буднично произнес он — Я и живым время от времени то и дело мечтал, чтобы она умерла, а теперь мечтать не интересно. Теперь убить хочется. Ее, и еще кого-нибудь.

И я как-то так сразу ему поверил. Это — убьет. Просто так, для удовольствия.

— Ладно, поболтал бы еще, но времени нет. Мне к вашему Хозяину надо спешить, он меня давно ждет — сообщил ему я — Так что ты все же Орепьева позови.

— Через два пролета крайний слева прут решетки снимается, его цветочники выпилили — ткнул пальцем влево мальчишка — Тебе внутрь попасть надо? Ну, и чего бегать туда-сюда, как на физкультуре? Только потом обратно вставь как было, хорошо?

«Цветочники», надо полагать, это те предприимчивые ребята, которые ночью с могил забирают ту флору, которую туда днем посетители положили. Что же до проявления заботы о них со стороны этого мальчугана… Не думаю, что дело в его доброте или бескорыстии. Сдается мне, он их телами время от времени пользуется. И мне точно не хочется знать о том, что именно он творит, в них попадая. Многовато у него внутри мрака. Ой, многовато.

Я шагал по кладбищенским аллеям, надеясь на то, что верно иду. Два раза я тут бывал ранее, потому кое-какие ориентиры в памяти всплывали, но не все. Все же времени прошло немало. Старое кладбище, большая территория, тут поневоле заплутаешь.

Хотя вроде, все так. Мимо вот этого склепа, невесть как уцелевшего в тридцатые годы, когда в центре города рушили все, что напоминало о старом режиме, я точно тогда проходил. И этого ангела Смерти, вроде, тоже. Впрочем, тут такие ангелы вон, через могилу стоят. Типовая скульптура, обычная для конца 19 — начала 20 веков. Еще считалось хорошим тоном что-нибудь жалостливое внизу написать, причем в стихах.

Чем сильнее я углублялся на территорию кладбища, тем чаще на пути встречались призраки, причем почти каждый из них со мной церемонно раскланивался. Исключение составляли мордатые военные в призрачных кителях, они большей частью меня игнорировали, как видно, из-за штатского вида. Впрочем, попадались и такие, которые прикладывали ладони к фуражкам или же приветственно махали треуголками.