— Недалеко — понятие растяжимое, — почесал затылок я. — И потом — Марин, ты уверена, что мы именно о Лозовке говорим?

— Э! — водитель достал телефон, причем не какую-нибудь замшелую кнопочную «Нокию», а один из флагманских смартфонов, и ткнул в экран пальцем.

Секундой позже он уже бодро что-то орал в него, причем на своем языке и понять его было невозможно. Хотя — одно слово я разобрал. «Лозовка».

А еще я заметил, что он немного помрачнел, слушая что-то, что говорил ему собеседник.

— Она это, — уверенно сообщил нам Талгат, нажав «Отбой». — Расим здесь все знает. Он тут живет давно. Двадцать лет живет.

С равным успехом Расим мог ему сказать и что-то другое, не связанное с Лозовкой, потому приходилось верить на слово.

Впрочем, решающим фактором явилось не мнение все того же Расима, а то, что Родька зашебуршился в рюкзаке и потыкал меня в спину, как будто соглашаясь с мнением Талгата. Да и карта показывала, что в тех местах есть населенный пункт.

Маринка глянула на меня, я на нее.

— Пятьсот рублей — и едем, — напомнил о себе водитель, заметив наши переглядки. — Чего стоять? Если нет — я тогда на рынок в Моденово, там всегда пассажир есть.

— Тысяча — и едем до Лозовки, — предложил я.

Мне не хотелось идти через поле и лес.

— Не, — отказался Талгат наотрез. — Тысяча хорошо, но все равно не доедем. Застряну. Трактор звать — полтора тысяча платить буду. Нет. Если бы у меня «Паджера» был — тогда да. Только тогда бы я с вас две тысяча брал.

— Почему тогда две?

— «Паджера», — удивился моей непонятливости Талгат. — Вип-машина, э!

— А если мы сейчас, не дожидаясь «Паджеры», две тысячи дадим? — предложила ему Маринка. — Как за вип-машину?

Ей тоже не хотелось топать пешком.

— Не поеду туда, — Талгат покачал головой. — Да и вам не надо. Давай я вас на водохранилище отвезу. Там хорошо. Купаться можно, вода теплая. Не надо в Лозовку, там и не живет почти никто.

— Водохранилище — это очень хорошо, — мечтательно произнесла Маринка. — Смолин, может, ну его, это твое наследство? Поехали искупаемся?

Я бы хотел. Но не могу.

— Значит, говоришь, недалеко там идти? — еще раз уточнил я. — Сколько по времени? Ну, примерно?

— Двадцать минут, — уверенно заявил водитель. — Не больше. Сначала поле, потом лес. Да не бойся, там не заблудишься. Пройти можно. Проехать нет. Вот если бы «Паджера»…

— Двадцать минут — это нормально, — сказал я и полез в машину.

Было бы даже странно, если бы все получилось так, как нам было обещано.

— Двадцать минут! — бубнил я, оступившись в очередной раз. — Да чтобы ему пусто было, этому Талгату.

Поле, через которое мы шли, казалось бесконечным. Ну да, когда мы вышли из машины, все выглядело не так и страшно. Даже где-то красиво. Разнотравье, какие-то голубенькие и желтенькие цветочки, лес, начинавшийся там, где это летнее великолепие кончалось.

— Вон туда, — сказал нам водитель, ткнув пальцем в березняк, не такой уж и далекий на первый взгляд. — Через поле и будет дорога. Идти по ней надо, там не заблудитесь, поворотов нет. Можно дальше ехать, где дорога начинается, но тут ближе выйдет, если напрямую.

— Так я позвоню, когда мы обратно соберемся? — еще раз уточнил я у него.

Не мудрствуя лукаво, еще в машине мы договорились с Талгатом о том, что он нас подберет здесь же, а после отвезет обратно на станцию.

— Да, — заулыбался он. — Тысяча.

— Такими темпами ты на «Паджеру» скоро денег накопишь, — заметила Маринка, потягиваясь. — Черт, ну как красиво, а? Смолин, сфоткай меня на фоне этого всего. Я в «Инстаграм» выложусь.

Красиво-то красиво, но только если на все это смотреть. А на деле — это тихий ужас.

Под цветами и травой не было видно неимоверного количества разнообразных ямок и колдобин, на которых мы постоянно оступались, рискуя подвернуть ногу. Вокруг нас роились разнообразные мошки, потревоженные нашим вторжением, и немилосердно кусали нас за обнаженные части тела. Пот заливал глаза, поскольку солнце пекло немилосердно.

А лес был все так же далек.

— И что я с тобой поперлась? — с Маринки тоже слетело благодушие, она то и дело останавливалась почесать исколотые травой и искусанные насекомыми ноги. — Нет, все-таки живая природа хороша только в виде программ «Нэшнл географикс».

— Просто мы с тобой сугубо городские люди, нет у нас к этому всему привычки, — высказал свое предположение я. — . Да блин!

Я снова оступился и чуть не упал. Судя по всему, тут весной какой-то большой трактор проехал, пропахав изрядных размеров борозду. А может, тут пожизненный рельеф местности такой.

В общем, мы на этом поле не двадцать минут потеряли, а куда больше. Нет, будь здесь асфальт — и слова Талгата оказались бы правдой. А так — куда там.

— Ты как хочешь, а я еще раз в эти колдобины не полезу, — заявила Маринка, с печалью глядя на свои икры, все в расчесах. — Обратно по дороге пойдем. Она по-любому лучше, чем это поле.

— Поддерживаю, — кивнул я, вытирая со лба обильный пот. — Я и сам того же мнения. А еще я предлагаю минут десять передохнуть вон под той замечательной березой. Надо дух перевести.

— Дай попить, — потребовала Маринка. — А то я сейчас сдохну.

Что до состояния дороги — тут Талгат не соврал. Собственно, я бы даже слово «дорога» тут подверг сомнению, это как-то по-другому называется, на мой взгляд. Она была не просто раздолбана, что для наших краев обычное дело. Она была… Вздыблена, это определение подходит лучше всего. Я даже заподозрил, что это эхо войны. Насколько я помню, в 1941 по этим местам прошли немецкие танки, изрядно раскурочив все, что только можно. Не исключено, что после того, как их выбили из этих мест, заниматься дорогой просто никто не стал. Сначала война, а потом недосуг было.

Глина и земля, из которых она состояла, местами застыла в столь причудливых формах, что это можно было принять за инсталляцию, а никак не за колдобину. Хватало в этих рельефных красотах и воды, причем в ней уже завелась жизнь. Я видел тритона, сидящего на глиняном гребне, а в одном месте вроде как даже плеснула рыба.

Тут, сдается мне, и на «Паджеро» особо не проедешь. Здесь что-то посерьезней нужно.

Впрочем, нас это не сильно печалило, мы топали по обочине, засыпанной ковром из еловых иголок. Березняк сразу после поля сменился ельником, причем серьезным, глухим, из тех, в котором ни звуков нет, ни просвета. Все, что у нас было — эта самая обочина да синяя полоска неба над головой. И, конечно, комары в огромных количествах.

— Теперь я точно знаю, что означает слово «роятся», — отвесила себе очередную пощечину Маринка.

— Странно, — заметил я, отмахиваясь обеими руками от сонма кровососов.

— Что именно? — спросила Маринка жалобно.

— Ты не сказала: «Смолин, это ты во всем виноват», — пояснил я. — Видно, крепко тебя обескровили. И обессилили.

— Просто данное утверждение не требует озвучивания, — Маринка прибила очередного комара. — Сашка, я домой хочу.

— Фигушки, — мстительно заявил я. — Если увязалась за мной, то терпи. Вперед тебе наука будет.

Лес кончился вдруг, внезапно. Елки, которые казались бесконечными, расступились, и мы оказались на деревенской улочке. Надо же. А как же — околица, плетень и все такое? Что там должно быть у приличной деревни? Указатель, наконец? Это точно Лозовка или нет?

И не спросишь ни у кого — на улочке не было ни души, а завалившиеся заборы и заколоченные окна и двери двух первых домов, стоящих прямо на границе с лесом, ясно говорили о том, что там давно никто не живет.

Одно хорошо — комары остались там, в ельнике. За нами они не последовали.

— Интересно, тут колодец есть? — измученно спросила у меня Маринка. — Я холодной воды хочу. Знаешь, такой, чтобы зубы свело и горло перехватило.

— Красиво сказано, — оценил я. — Не думала о том, чтобы писать художественную литературу?