Аркадию Райкину Ваш выход, артист. Ваш выход. Забудьте усталость и робость… Хотя не для вас ли вырыт зал, бездонный, как пропасть? И вам по краю, по краю, по очень опасной грани, по грани, как по канату, с улыбкой двигаться надо… Ваш выход, артист… Вы сами не создавайте иллюзий, что люди, сидящие в зале, — сплошь достойные люди. Конечно, достойных гораздо больше, — куда ни взгляни. Все это так. Но разве ждут вас только они?.. Вот эти, — которые в третьем, — они вас встретят истошно, они вас овацией встретят! Но вы же знаете точно: они от безделья лечатся, — на прочее им наплевать, — они пришли поразвлечься, животики надорвать… А вот, ожидая шуток, — самодовольства полон, — сидит почтеннейший жулик, который пока не пойман. Он будет во время вечера брюзжать, что в зале жара… Так что ж вы здесь, вроде веера?.. Ваш выход, артист. Пора… Зал покашлял внушительно и трепетно замолчал… Да здравствует оглушительная ненависть к сволочам! Во весь разворот без остатка, высокое слово, трудись!.. Пора… Поднимайтесь в атаку. Ваш выход, товарищ артист! Окна, которые нарисованы Вот на доме потемневшая охра. И от этого сразу же заметнее неживые, нарисованные окна — с настоящими рядом. Для симметрии… Как старался художник! Как старался! И, наверное, себе казался смелым. Как он в тайнах искусства разбирался! Даже стекол блеск передать сумел он… Нарисованные окна? Пустое!.. Только я хочу туда постучаться! Кто живет в нарисованном доме? Создает нарисованное счастье?.. Расскажите, почему, зачем я верю в то, что, выпятив бумажные груди, важно входят в нарисованные двери нарисованные, плоские люди. Головами нарисованно качают, на судьбу свою не слишком в обиде. На приветствия живых отвечают… Вы не видели таких? Я видел! Париж, Франсуазе Саган Пишу вам по праву ровесника, уважаемая Франсуаза… Возможно, вздохнув невесело, письмо вы поймете не сразу. То, над чем вы горюете, вы знаете лучше всего… Ходят по улицам люди возраста моего. В Лондоне и в Париже замашки у них одни. Свое поколение лишним всерьез называют они. Они вас считают знаменем неверия и порока. Они вас считают снадобьем и даже чуть-чуть пророком. Пророки обычно безжалостны, но я не под богом рос… Ответьте, пророк, пожалуйста, на очень нестранный вопрос: кому вы все ж таки лишние, парни, нарочно небрежные? Девчонки, модно подстриженные, не слишком гордые, грешные? Зачем ваши души выданы в липкие лапы молвы? Кому это все ж таки выгодно, чтоб лишними были вы? Чтоб вы обо всем забывали? Чтоб жизнь вам казалась тесною? Чтоб вы вином запивали песню, лишь с виду дерзкую: «Мы лишние. Мы неуемные. Нас понимает любой! Политики не признаем мы, а признаем любовь! Рабы разгулявшейся плоти, мы — лишнее поколение — унылое чувство локтя сменили на чувство колена. Мы лишние, лишние, лишние! Лишние нощно и денно!..» Конечно, все это — личное, личное ваше дело… Но вот к небрежному парню неумолимо и веско однажды — для вящей памяти — ляжет на стол повестка. «Я лишний… Не надо! Я лишний… С политикой я не знаком». Но рявкнет фельдфебель рыжий: – Прр-р-рямо-о! Бегом!! — А через пару суток в очень серьезный день парню дадут подсумок, в котором — сорок смертей. Потом поведут — погонят (он будет не лишним в строю!). И пуля его уколет в Африке, в первом бою… Над высушенной гвоздикой прошебаршит гром. И на песок тихий тихо вытечет кровь. Станет сердце неслышным. Небо застынет в глазах.. «Не надо… Ведь я же лишний…» — успеет парень сказать. Но будет грохотом танка в землю вдавлена фраза! И все оборвется… Так-то, уважаемая Франсуаза. А где-то в своем Париже, которого не повторить, станет девчонка стриженая лишние слезы лить. Лишними станут подруги, лишним покажется март, лишними станут руки, привыкшие обнимать. Будет войной зачеркнут ее молчаливый Жан… Мне жалко эту девчонку. Мне этого парня жаль. Небрежного, лишнего парня, которому нравится бокс. Который в своей компании — по общему мнению — бог. Он говорит медлительно, он знает новинки джаза. Он очень не любит политики. |
