Третье Музыкальное Третье Музыкальное, — помнишь ты или нет худого и заикающегося курсанта двенадцати лет? Которому сразу же дали огромный бас-геликон… Влезал я в него, как в удава, свернувшегося клубком. Не просто мы постигали науку часов строевых, а кроме — играли гаммы и ненавидели их. Гаммы плыли из комнат муторно и тяжело… Но если случалось: в город училище строем шло и нашему взводу давались редкостные права, — уж как мы тогда старались, — не передашь в словах! Это была не работа, а исполненье мечты! Ревмя ревели тромбоны! Поддакивали альты. Кларнеты вовсю верещали, но голос их сразу пропал, когда, прохожих прельщая, на совесть забил барабан! Все это летело в лето над строем знаменных пик. Трубы визжали! И флейты впадали в щенячий писк. Нас в холод и в жар бросало. Была мостовая мягка. И были в груди у курсантов не легкие, а меха. Не затихая, дули! Мелодия нас несла! Синяя от натуги, по городу музыка шла. За нами бежали мальчишки, завистливые и растерянные… И мы входили в училище — гордые беспредельно! Но старшина Иващенко, вместо обычных похвал: «Бездарно было, товарищи! — оценку игре давал. — Вы только понять сумейте на данном этапе одно: каждому инструменту право на жизнь дано. В каждом из них, — заметьте! — живая душа звенит. Но грохотом инструмента ее нельзя заменить». Нас покидали силы, мы шли на обед неприкаянно… Спасибо тебе, спасибо, Третье Музыкальное! Прорубают Арбат Прорубают Арбат. Напрямик. Через уйму дворов. Камни смачно скрипят на холодных зубах скреперов. Пробивают Арбат! Стонут черные балки стропил. Стену сталью дробят, и над городом кружится пыль. Пыль. Кирпичная тьма… Свет дрожит в одиноком окне… Как привыкли дома к полусну, к тесноте, к тишине! Как привыкли дворы — романтичные, будто в кино, — к голосам детворы, к пенсионной игре в домино… Здесь смеются и курят, рождаются, любят и пьют… Но на собственной шкуре узнал я подвальный уют! Неглубокая лестница в наше жилище вела. Романтичная плесень над детской кроваткой цвела… Прогрызают Арбат! Обращаются хижины в прах. Только «МАЗы» храпят и буксуют на бывших дворах. Оседает окалина и вздымается к тучам опять… Наша участь такая — пробивать! прогрызать! прорубать! Это — наша забота, нелегкие наши дела: ненавидеть заборы! И ставить дома из стекла! На земле, на громадине жить, с рожденья не ведая страха… Проклинаю романтику тьмы, подвалов, щелей и бараков!.. Тяжело и рассерженно охнув, рушится навзничь стена… Не для нашего сердца полусон, теснота, тишина. История История! Пусть я — наивный мальчик. Я верил слишком долго, слишком искренне, что ты — точнее всяких математик, бесспорней самой тривиальной истины… Но что поделать, — мальчики стареют. Твои ветра по лицам их секут… Секунды предъявляют счет столетьям! Я говорю от имени секунд… История — прекрасная, как зарево! История — проклятая, как нищенство! Людей преображающая заново и отступающая перед низостью. История — прямая и нелепая! Как часто называлась ты — припомни! — плохой, когда была великолепною! Хорошей — хоть была постыдно подлой! Как ты зависела от вкусов мелочных. От суеты. От тупости души. Как ты боялась властелинов, мерящих тебя на свой придуманный аршин! Тобой клянясь, народы одурманивали. Тобою прикрываясь, земли грабили! Тебя подпудривали. И подрумянивали. И перекрашивали! И перекраивали! Ты наполнялась криками истошными и в великаны возводила хилых… История, гулящая история! Послушай, ты ж не просто пыль архивов! История!.. Сожми сухие пальцы. Живое сердце людям отвори. Смотри, как по-хозяйски просыпаются бессмертные создатели твои! Они проглатывают немудреный завтрак. Торопятся. Целуют жен своих. Они уходят! И зеленый запах взволнованно окутывает их. Им солнце бьет в глаза. Гудки аукают. Плывет из труб невозмутимый дым… Ты станешь самой точною наукою! Ты станешь. Ты должна. Мы так хотим! |
