Стихи о хане Батые А все-таки ошибся старикан! Не рассчитал всего впервые в жизни. Великий хан. Победоносный хан. Такой мудрец и — надо же! — ошибся. Текла, ревя и радуясь, орда. Ее от крови било и качало. Разбросанно горели города, и не хватало стрел в тугих колчанах. Белели трупы недругов босых. Распахивал огонь любые двери! Дразнил мороз. Смешил чужой язык. И сабли от работы не ржавели. И пахло дымом, по́том и навозом… Все, что еще могло гореть, спалив, к тяжелым пропылившимся повозкам пришельцы гнали пленников своих. Они добычею в пути менялись. И, сутолоку в лагерь принося, всех ставили к колесам. И смеялись: «Смерть!» — если ты был выше колеса. У воина рука не задрожит. Великий хан все обусловил четко. Везло лишь детям. Оставались жить славянские мальчишки и девчонки. Возвышенные, как на образах. Что происходит — понимали слабо… Но ненависть в заплаканных глазах уже тогда — не детская — пылала! Они молчали. Ветер утихал. Звенел над головами рыжий полдень… И все-таки ошибся мудрый хан! Ошибся хан и ничего не понял!.. Они еще построятся в полки. Уже грядет, уже маячит битва!.. Колеса были слишком высоки. А дети подрастают очень быстро. Играют гаммы… За стенкой дальней играют гаммы… Они недавно звучали в Каннах. Они упорны, они бесстрастны. В них столько пота, что даже страшно. Об этой странности, как об открытии, твердили разное в газетах критики. Статьи подробные понаписали… Билеты проданы в концертном зале. Сегодня вечером весны прибавится… Рояль доверчиво вздохнет под пальцами. И — откровением за откровенность — в прикосновении родится вечность… А в зале сядут ребята дельные пятидесятых годов рождения… Внимают нехотя. Глядят загадочно. Им очень некогда волынить с гаммами! Земля заходится. Она — рискова. Чего-то хочется совсем другого! Но так, чтоб сразу в разливах меди с начальной фразы пришло бессмертье! Земля взлохмачена. Пыль под ногами… Терпите, мальчики! Играйте гаммы. «Мне уже в который раз…» Мне уже в который раз снится тот же самый сон: затемненные дома спину горбят. До второго этажа город снегом занесен — неживой, не простой, старый город. Долгой полночью накрыт. Звездным инеем согрет. На плечах моей земли — снег налипший. Будто он — за тыщу зим. Будто он — на тыщу лет. Только я и сквозь него — слышу! Слышу! Продирается трава! Продирается, крича! Так продрогшее зверье рвется к снеди. У меня в ушах звенит боль зеленого луча. Я ползу, я плыву в темном снеге. Я хочу спасти в траве молчаливых светляков. Но грохочет надо мной мир уставший! До травы, как до весны, невозможно далеко. Далеко-далеко. Даже дальше. Нет еще других времен. Нет еще других погод. Лишь зыбучая метель впала в ярость… Это — очень старый сон. Это — сорок первый год. Это — карточки на хлеб потерялись. «У киоска поет Отелло…» У киоска поет Отелло над изящным трупом жены… Все транзисторные антенны, будто шпаги, обнажены! Из нахохлившихся домишек, из садов, из любой квартиры, из карманов и из подмышек лезут песни, льются мотивы! То в цветном восточном обличье, то мерцающие, как свеча, то приказывая, то мурлыча, то покрикивая, то шепча. Оголтелые, злые, зыбкие… Слышишь: снова на весь квартал с бабьей грустью Людмилы Зыкиной соревнуется Ив Монтан… Сквозь него проступает ария. А за этой арией следом гром Ансамбля Советской Армии кроет с жаром по диксилендам!.. Треск морзяночного гороха в перерывах — вместо отдушины… Так планета многоголоса, будто этих планет — полдюжины! Усмехаются люди муторно. Спят с транзисторами под головой… И своя у каждого музыка. Свои песенки. Выбор свой. |
