Кино в Улан-Баторе Скачки на экране! Скачки! Скачки! В клубе Улан-Батора народу полно… Пожалуйста, не ждите восточной сказки. Я расскажу о том, что было в кино. А в кино было вот что: летели по экрану кони, распластанные в серой пыли. И было непонятно, и было очень странно, что они должны еще касаться земли! Наверное, сейчас они копытами бабахнут! И растают в небе на несколько дней… Сзади старичок причмокивает губами и стонет в истоме, глядя на коней!.. Справа — мальчишка! Сколько ему? Сколько? Десять? Двенадцать? Возраст — ни при чем! Он что-то мне восторженно вопит по-монгольски! И на поворотах толкает плечом!.. А кони разворачиваются под фырканье сочное. Проносится над степью реактивная медь!.. В зале только цоканье, цоканье, цоканье! И зрители привстали с нумерованных мест! Попробуй-ка вот этих с седла опрокинь!.. А фильма я не помню (такой вышел случай). Ведь, если честно, фильм был плохим. Зрители — были намного лучше! Кочевники У юрты ждут оседланные кони. Стоит кумыс на низеньком столе… Я знал давно, я чувствовал, что корни мои — вот в этой пепельной земле!.. Вскипает чай задумчиво и круто, — клубящегося пара торжество. И медленно плывет кумыс по кругу. И люди величаво пьют его… А что им стоит на ноги подняться, к высокому порогу подойти. «Айда!» И все. Минут через пятнадцать они уже не здесь. Они — в пути… Как жалок и неточен был учебник! Как он пугал меня! Как голосил: «Кочевники!!» Да я и сам кочевник! Я сын дороги. Самый верный сын… Все в лес смотрю. И как меня ни кормят, и как я над собою ни острю, — из очень теплых и удобных комнат я в лес смотрю. Все время в лес смотрю. То – север, то – большое солнце юга! То – ивняки, то – колкое жнивье… И снова я раскладываю юрту, чтобы потом опять собрать ее!.. Приходит ночь. И вновь рассветы брезжат, протяжными росинками звеня… И подо мной, как колесо тележье, поскрипывает добрая земля. Ремонт часов Сколько времени? – Не знаю… Что с часами? – Непонятно… То спешат они, показывая скорость не свою. То, споткнувшись, останавливаются. Только обоняньем я примерно-приблизительное время узнаю… Я сегодня подойду к одинокому еврею. (Там на площади будочки выстроились в ряд.) «Гражданин часовщик, почините мне время. Что-то часики мои барахлят…» Он, газету отложив, на часы посмотрит внятно. Покачает головою. Снова глянет сверху вниз. «Ай-яй-яй! — он мне скажет, — Ай-яй-яй! Это ж надо! До чего же вы, товарищ, довели механизм… Может, это не нарочно. Может, это вы нечаянно. Для него, — для механизма, абсолютно все равно! Вы совсем не бережете ваше время, ваши часики. Сколько лет вы их не чистили? То-то и оно!..» Разберет часы потом он, причитая очень грозно. И закончит, подышав на треугольную печать: «Судя по часам «Москва», вы уже довольно взрослый. И пора уже за собственное время отвечать…» Я скажу ему: «Спасибо!» Выну пятьдесят копеек. Тысяча семьсот шагов до знакомого двора. И машины мне навстречу будут мчаться в брызгах пенных. Будто это не машины. Будто это глиссера. Разлохмаченные листья прицепятся к ботинкам. Станет улица качаться в неоновом огне… А часы на руках будут тикать. Тихо тикать. И отсчитывать время, предназначенное мне. |
