«Взял билет до станции Первая любовь…» Взял билет до станции Первая любовь. Взял его негаданно. Шутя. Невзначай. Не было попутчиков. Был дым голубой. Сигареты кислые. И крепкий чай. А еще шаталась монотонная мгла. А еще задумчиво гудел паровоз…. Там, на этой станции, вершина была. Теплая вершина. До самых звезд. Ты ее по имени сейчас не зови, хоть она осталась — лицом на зарю… Встал я у подножия Первой любви. Пусть не поднимусь уже — так посмотрю. Потянулся к камню раскаленной рукой. Голову закинул, торопясь и дрожа… А вершины вроде бы и нет никакой. А она, оказывается, в пол-этажа… Погоди! Но, может быть, память слаба?.. Снег слетает мудро. Широко. Тяжело. В слове буквы смерзлись. Во фразе — слова… Ах, как замело все! Как замело!.. И летел из прошлого поезд слепой. Будто в долгий обморок, в метели нырял… Есть такая станция — Первая любовь. Там темно и холодно. Я проверял. Хаши[3] Кому кофе, кому – каши, а мне – хаши, хаши, хаши! Хаши! Подъезжают в миске, будто пленники к Орде. Как мятущиеся мысли Каракумов о воде… Хашами одними бредят предвкушающие рты… Погоди! Еще не время. В хашах нету остроты… Мы себя не опозорим. Мы сидим, наморщив лбы. Хаши солим, хаши солим, будто на зиму грибы. Мы стараемся на совесть — закружила, понеслась! — льем туда чесночный соус и размешиваем всласть. Соль поскрипывает ржаво… Ладно! Можно и начать… В ложке белого пожара капля жира, как печать… Эй, приятель, ты напрасно сигареткой задымил… Надо выпить за прекрасный, но бездарно пресный мир! Мы еще его подсолим! По нему, смеясь, пройдем! Море с берегом поссорим. Дьявола изобретем!.. Солим крупно и жестоко. Горло — в радужном огне… И пощипывают только пересолы на спине. Памяти Михаила Светлова Какие памятники ставятся волшебникам? Из мрамора? Из бронзы? Из стекла?.. Довольствуемся слабым утешением, что нас позвали важные дела. Так повелось, что вечера задымлены, и опровергнуть ничего нельзя… При жизни — рядовые собутыльники. А после смерти — лучшие друзья… Однажды в полдень сказку встретить можно. Не проходи и запросто присядь. А сказка курит, пьет коньяк с лимоном и спрашивает: «Как живешь, босяк?»… И вот уже сначала жизнь задумана! Построен за ночь город на песке… Сидит на стуле добрая сутулая романтика в усталом пиджачке. Она и не кончалась — время не было. Она не отдыхала — век не тот. Она, прервав остроты, нежно-нежно на солнце руку тонкую кладет. Молчит — а пальцы слушаются слабо. И непривычно тихо за столом… Струится и подрагивает слава, как воздух над пылающим костром. «Не верю в принцесс на горошинах…» Не верю в принцесс на горошинах. Верю в старух на горошинах. Болезнями огорошенных. Дремлющих осторожно… возвышенно и терпеливо, чувствуя, как в чулане дозревает царство наливок… Бормочут что-то печальное и, на шаткий стол опершись, буквами пишут печатными письма — длиною в жизнь… Постели им — не постели. Лестницы им — коварны. Оладьи для них — толстенны. А внученьки — тонковаты… Кого-то жалея вечно, кому-то вечно мешая, прозрачны и человечны, семенят по земному шару… Хотят они всем хорошего. Нянчат внучат покорно… А принцессы спят на горошинах. И даже очень спокойно. вернутьсяХаши – грузинское национальное блюдо. (Прим. авт.) |
