«Говорите по-советски…» Говорите по-советски, — ах, какой язык! Вам с рождения известны языка азы. Говорите на просторном, как движенье крыл, — на просторном, на котором Ленин говорил! И не хвастайтесь усердьем, жизнь перетерпя. Вы в язык поверьте сердцем, как в самих себя!.. Для иного он — парадный, не живой ничей. Все равно что иностранный, лампа в пять свечей. Приказали — задолдонил (прорастает пень!). Кое-что для жизни добыл. Держится теперь. И хотя он мечет брызги с жаром на лице, откровенно карьеристский слышу я акцент!.. Но из-за такой канальи и пустых бравад вы язык не проклинайте, — он не виноват! Говорите, потому что без него нельзя. Говорите, зло и мудро дураков разя! На размашистом рассвете и в дождях косых говорите по-советски — правильный язык! На родине Маяковского Нас было семеро, считая жен и переводчицу. С селом Багдади, — все до единого, — знакомы косвенно, мы не доверились уговариванью паровозному. Мы просто взяли две машины и — к Маяковскому!.. У ног в кувшинах вино плескалось. Мы хлеб делили. А нам навстречу летели горы — и мощь, и немощь… В конце дороги в невероятно земной долине произрастало село Багдади, на солнце нежась. Произрастали дома спокойно и неустанно, и абрикосы, произрастая, плоды роняли. Взрослели стены. И даже речка произрастала, в песок зернистый, как будто в вечность, уйдя корнями. Мы вырастали за нею следом из дрязг и туфель, из пиджаков и вчерашних ритмов, вчерашних споров. Все рифмовалось, звучало, пелось, и был доступен хозяин дома, — как сон спокойный, сухой, как порох. Был дом наполнен его шагами, баском недавним. Бас повторялся, немые вещи тонули в отзвуках. И улыбался легко-легко австралиец Даттон. И Евтушенко пыхтел, наморщась, над книгой отзывов. …Потом обратно зашелестела, крутясь, дорога. И солнце то убегало в горы, то вновь показывалось. А мы молчали. А мы смотрели, как осторожно шагает туча, на хилых ножках дождя покачиваясь. Родился человек Деревья, упадите ниц! Гром непослушный, поперхнись!.. Родился человек. Он — нищ. Подайте нищему. Подайте нищему пока вкус маминого молока и комнату без сквозняка подайте нищему. Вот он глядит из-под ресниц. На мир глядит из-под ресниц. Заплакал человек. Он — нищ. Подайте нищему. Подайте самый первый шаг. И колыбельную в ушах. Про тех забавных медвежат прочтите нищему. Пусть он узнает свет и тьму. Привыкнет к бегу своему. Подайте азбуку ему. Подайте нищему. Пусть он поверит в доброту. Проверит, как встречать беду. Неимоверному труду учите нищего. Взрослеет человек. Он — нищ. А вы от полюсов до Ницц, всю эту землю без границ подайте нищему… Но пусть он сам найдет любовь. Не надо подавать любовь. Лишь нищим подают любовь. А он — не нищий! Цирк 1 Давно перейдя рубеж ньютоновского: «Нашел!..», колышется зыбкий перш, — как здравый смысл, обнажен. Мелькает в прожекторах девчоночка — слабый пол. Улыбка скрывает страх. А блестки скрывают пот. Работа на высоте. Искусство без дураков. В торжественной суете. В неровной дрожи хлопков… Ворона шьет по канве. А люди едят огонь. И ходят на голове. И пишут левой ногой. А лошадь танцует вальс. Садится слон на диван. А клоун глупее вас. И это приятно вам. Лисицу пасет петух. И — перекрывая гул, — как бубен, звенит батут. Как мячик, летит прыгун… Усталые мудрецы, простите наивный век. Почаще ходите в цирк. Покруче глядите вверх. |
