Мальчик назвал Корпус Вотана, искренне надеясь, что провалит экзамены, которые не только были сложными, но и сопровождались ночными избиениями абитуриентов. Физические испытания Руслан сдавал с двумя сломанными пальцами.

Первые месяцы были для Бакуничева настоящим адом. Ночами он тихо плакал в подушку и тайно писал письма умершей матери, где горько жаловался на судьбу. Официальные письма отцу были сухи: “Жив. Здоров. Жалоб не имею”. К письму прикреплялся файл с оценками.

В ленинской комнате роты был старый рояль. Руслан настроил его и в свободное время занимался любимым делом — сочинял музыку. Его даже хотели забрать в оркестр, но взводный не отпустил. Бакуничев был отличным спортсменом и лучшим учеником.

Руслан фамилией не бравировал и зарабатывал авторитет собственными силами и старанием. Единственный раз, когда он воспользовался “связями” было происшествие после присяги.

Когда он вернулся из увольнения, роту построили в казарме и приказали выложить все принесенные сладости. Сначала все, что понравится, выбрали сержанты. Затем наступила очередь других старшекурсников, тоже сержантов.

И это было бы полбеды, не начни они поедать гостинцы на глазах первокурсников.

Руслан возмутился, после чего был отведен в нужник, где мальчику объяснили, как он неправ. Объяснять пришлось долго. Бакуничев занимался боксом и отчаяно сопротивлялся. Когда его без чувств принесли в лазарет, врач не мог разжать его кулаки.

Из лазарета мальчик дал весточку отцу. Контр-адмирал приехал, узнал в чем дело, и отвез сына в Военно-морскую Академию, где маги-целители устранили травмы мальчика за считанные минуты. После этого Бакуничев-старший забрал сына домой и запер в подвале на три дня без пищи и воды.

Когда Руслан увидел отца в следующий раз, в руках того была семейная реликвия — плеть из кожи гиппопотама. После приобщения к истории рода мальчику вновь потребовался целитель.

После Академии Владимир привел сына в свой рабочий кабинет и указал на дивиз, начертанный на фамильном гербе: “Honor in servitio” (Честь в служении).

— Это значит, что наивысшей целью нашего рода является служение Отечеству. Не за чины, не за ордена и привилегии. Служить там и в том качестве, где оно сочтет нужным: конюхом ли, чистильщиком обуви ли — неважно. Выполняя самую низкую, самую грязную работу ты должен сознавать, что это исполнение долга перед Отечеством и Родом.

То, что ты покусился на традиции Корпуса — недопустимо. Уставы — это камни, традиции — цемент их скрепляющий. Можешь их не любить, можешь ненавидить. Но они часть воспитания будущих офицеров для Отечества нашего. А что хорошо для Отечества, то хорошо для Рода.

Когда вернешься в Корпус, на коленях попросишь прощения и поблагодаришь за урок. И со смирением примешь назначенное тебе наказание.

Если я еще хоть раз узнаю, что ты устроил бунт против системы Корпуса, то убью своими руками.

Руслан выполнил волю отца. И со временем понял, как тот прав. Армия не место для ярких индивидуальностей. Такие быстрее всего гибнут. Сила в единстве. Но мало, чтобы “каждый солдат знал свой маневр”. В подразделении должно быть взаимопонимание на уровне бессознательного. А для этого личность нужно стереть и написать нужную с чистого листа.

Лучше всего это получается с детьми. Их психика хорошо ломается через боль, страх, унижения. Инструмент такой ломки должен быть необъяснимым, нелогичным, абсурдным.

Бакуничев не получал от этого удовольствия. Но следил, чтобы традиции неукоснительно соблюдались, а нарушители наказывались.

Процесс работы с первым курсом шел привычно, даже спокойно. Может быть, потому, что среди кадет не оказалось ни одного дворянина, в голову которого мог проникнуть вирус либерализма. Несколько робких попыток сопротивления были быстро, а главное, публично подавлены. Подавлены жестоко, как требуют законы армейской дисциплины.

И тут в установившийся порядок вклинился Ярослав Вотан. Само по себе появление “блатного” новичка стало событием экстраординарным и мгновенно настроило, без преувеличения, всех кадет против него.

И этот новичок захотел не много ни мало — перестроить порядок Корпуса под себя!

Когда его однокашник сержант-воспитатель Смирнов рассказал о неприкрытом хамстве “первачка”, Руслан только усмехнулся: “Не таких обламывали”.

Однако дерзость слишком быстро вышла за пределы взвода. А полковник Суровый внезапно выбыл из воспитательного процесса, не оставив Смирнову четких инструкций.

После не слишком удачной попытки устроить новенькому “темную”, Бакуничеву показалось, что Вотан сдался и принял правила игры. Однако он ошибся. Новичок персонифицировал свою ненависть в его, Руслана, лице.

Это было несправедливо. Сводная сестра Вотана приходилась Бакуничеву мачехой. И была совершенно не похожа на стерву из сказок. Наоборот, преодолевая все запреты и ограничения, присылала пасынку новые музыкальные записи, журналы, нотную бумагу и струны для рояля. И на каникулах Руслан никогда не чувствовал себя чужим в доме отца.

И если Вотана до сих пор жестоко не избили, то в этом была его, Бакуничева, прямая заслуга.

Разумеется, позволить нарушать традиции он не мог, но решил привести новичка “в чувство” лично, так сказать, “по-семейному”.

То, что словами делу не поможешь, Руслан понял, как только Вотан вышел за рамки любых приличий — намеренно исковеркав его фамилию. Если бы он жестоко наказал мальчишку, то был бы в своем праве. Но Бакуничев решил сломать наглеца через приставленного к тому Смирновым кадета. Паренек был спокойным, трудолюбивым, пользовался уважением. Значит, нужно было просто заставить Ярослава отдать его на расправу.

С точки зрения отношений аристократа и простолюдина это называется “рокировка”, когда менее знатный принимает на себя наказание более знатного, но в армейской среде называется “предательством” и не прощается никогда.

А дальше он взял бы Ярослава под свое покровительство и постепенно привил правильные ценности.

Однако мальчишка сумел его обмануть. Дрался он бесчестно, но, надо признать, эффективно. Хорошо, что этот позор случился не при свидетелях, Архипов не в счет. В противном случае действовать пришлось очень жестко. Доводить расправу до крови Бакуничев не любил.

Но пока ни о каких действиях не могло быть и речи. Следовало хорошо продумать дальнейшие шаги по усмирению наглого кадета. Больше недооценивать Ярослава как противника Бакуничев не собирался.

Добежав до крыльца казармы, Ярослав с Архиповым остановились, дыша как загнанные лошади.

— Вотан, ты полный придурок! — Заявил Архипов. — Хорошо, что это не надолго.

— Это почему?

— Потому что теперь Бакуничев тебя гарантированно закопает.

— Угу, — Ярослав с наслаждением впился в шоколадный батончик, — палка-копалка отсохнет.

Архипов засмеялся и присоединился к уничтожению практически трофейных сладостей.

На следующее утро у кадет началась “настоящая” жизнь — рота заступала в первые свои наряды.

“Блатными” нарядами считались наряды по бане и чепку (солдатское кафе с элементами мини-магазина). Хорошими были наряды в учебном корпусе и штабе. А худшими — наряды по КПП, роте и столовой. Последние почти всегда заканчивались взысканием. Из наряда по КПП весь наряд часто отправиться на гауптвахту. Дежурство по столовой редко обходилось без побоев, кадет били все — от начальника по столовой до поваров. А из наряда по роте можно было запросто не вернуться.

Разумеется, никто не кого не убивал. Просто кадет мог стать “вечным дневальным” заступая в наряд через день. И это становилось проблемой всего взвода, ведь постоянные наряды и хорошая учеба, как злодейство и гений — вещи несовместимые.

А худшим участком в наряде по роте был, разумеется, нужник или как требовали его именовать — “комната для умывания”. На него почти всегда ставили наиболее неугодного начальству кадета.

Неожиданно в первый же свой наряд этим кадетом оказался Ярослав Вотан. Архипов же попал в наряд по столовой. Тоже не самое приятное место.