В это же время, между 1518 и 1519 годами, на острове произошло еще одно событие. По воле и с соизволения господа постигло остров величайшее бедствие, ниспосланное во избавление от мук и страданий тем немногим индейцам, которые еще оставались в живых и влачили тягостное существование под бременем всевозможных трудов, особенно в рудниках; а испанцам, их мучителям и угнетателям, это бедствие было ниспослано в наказание, чтобы ощутили они, сколь необходимы им индейцы; и бедствие это погубило почти всех индейцев, так что выжили лишь очень немногие. То была оспа, которую завезли из Кастилии; она-то и обрушилась на многострадальных индейцев. Чуть высыпали у них оспенные язвы, — а они жгут, словно огонь, особенно при такой жаре, как в тех краях, — индейцы, терзаемые болью, тотчас бросались в воду: ведь у них к тому же было в обычае купаться в реке то и дело, при всякой возможности; и оттого болезнь перекидывалась вовнутрь, и таким образом в скором времени все они умирали, словно от моровой язвы. Вдобавок они всегда были крайне хилы и слабосильны, ибо недоедали, и были наги, и спали на голой земле, и работали свыше меры, да к тому же те, кому они служили, всегда очень мало пеклись об их здоровье и долголетии, а вернее сказать, не пеклись вовсе. В конце концов видя, что индейцы у них почти перевелись, испанцы почувствовали, насколько те им надобны да и впредь понадобятся, и это побудило их приложить некоторое старание, дабы вылечить недужных, хотя большинству индейцев от этих стараний было мало проку, так как испанцам следовало начать свои заботы много лет назад. И я думаю, что после этой напасти уцелело и осталось в живых не более тысячи душ из несметного множества индейцев, которые обитали на этом острове, как мы видели собственными глазами, о чем сообщается в первой книге. И хоть господь в неисповедимости путей своих допустил, чтобы эти люди подверглись столь тяжким и жестоким мукам и поголовному истреблению, никто из христиан не смеет усомниться, что всем, кто был причастен к столь безмерной жестокости и виновен в погибели стольких душ, придется держать ответ за содеянное и в день суда частного, когда будет судим каждый в отдельности, и в день страшного суда, когда мы будем судимы все вместе, ибо по своей жестокости и своекорыстию эти люди до срока лишали индейцев жизни и тем самым не оставляли им времени на обращение. Ведь полагают — а я убежден, так как не раз был тому свидетелем, — что огромное большинство жителей этого острова и смежных с ним встретило смерть неверными и без причастия, пребывая в своем простодушном язычестве. И вышний судия накажет виновных с примерной строгостью, если им не зачтется прижизненное покаяние, и в том не смеет усомниться ни один христианин. Когда увидели испанцы, что индейцы у них почти перевелись, они утратили былое рвение и забросили рудники, ибо больше некого было посылать туда на смерть, а то и на казнь, и принялись они изыскивать новые промыслы и способы обогащения. Одним из таких промыслов было разведение сахарного тростника, и уродился этот злак в таком изобилии и столь превосходный, словно земля острова была создана лишь для него, а он — лишь для этой земли, предназначенной для него самой природой и божественным провидением; за очень малый срок были созданы столь многочисленные и обширные плантации сахарного тростника, что можно было бы снабжать сахаром весь обитаемый мир. Стебли этого тростника были очень высокие и толстые, полные мякоти, сладкой, как мед; что же до его свойства, пусть ответят врачи и аптекари, уступает он александрийскому тростнику или нет. Немало радовались испанцы, жители этого острова (ибо, что касается индейцев, тут говорить больше не о ком), рассчитывая на великие богатства и возлагая на тростник все свои упования, и от этих упований, можно полагать, кое-что перепало бы на долю господа. Но когда уже готовились они пожинать плоды своих трудов и близилось исполнение их чаяний, насылает господь на весь этот остров, и особенно на остров Сан Хуан, такое бедствие, что пришлось опасаться, как бы оба острова не превратились в пустыню, если бедствие это не пойдет на убыль. То были полчища муравьев, расплодившихся и там и здесь в таком изобилии, что не могли остановить их натиск никакие средства и способы, доступные человеку, — а их перепробовали великое множество. По сравнению с муравьями острова Сан Хуан, муравьи Эспаньолы причиняли больше вреда растениям, разрушая их полностью, зато те превосходили здешних в свирепости, ибо кусали людей, да притом куда больнее, чем кусают и жалят осы; и ночью в кровати не было от них никакого спасения, и нельзя было спать, если не подставить под все четыре ножки кровати лохани с водой. На Эспаньоле муравьи стали перегрызать корни деревьев, и деревья после того чернели и высыхали, словно их поразил и опалил огонь небесный. Муравьи набросились на апельсиновые и гранатовые деревья, которые обильно произрастали в многочисленных и прекрасных садах острова Эспаньола, и не отстали, пока не иссушили их дотла, так что больно было глядеть. Таким образом было загублено множество садов в городе Санто Доминго и среди прочих великолепнейший сад доминиканского монастыря, где росли гранаты и апельсины всех видов: и сладкие, и кислые, и бессочные; а в Веге муравьи погубили сад францисканцев, также весьма замечательный. Затем набрасываются они на побеги сахарного тростника и, добравшись до такой сладости, еще быстрее губят их и иссушают; по моим подсчетам, они опустошили свыше ста тысяч посадок. Воистину больно было видеть, что столько садов и плантаций, и столь плодоносных, непоправимо загублено этой нечистью. Я видел своими глазами сад францисканского монастыря в Веге, о котором уже говорилось, и там было множество апельсиновых деревьев, которые приносили и сладкие, и кислые, и бессочные плоды; и были там дивные гранатовые деревья, и побеги сахарного тростника, столь высокие, что казались большими деревьями, в четыре пяди вышиной; а вскоре после того я увидел этот сад спаленным дотла; то же самое увидел я на многих других плантациях сахарного тростника, которые были в этой долине. А ведь в долине Веги уже существовало столько плантаций и столько их можно было еще развести, что сахару хватило бы на всю Европу и Азию, даже если бы его ели как хлеб, так велика и плодородна эта долина, простирающаяся на 80 лиг от моря до моря, обильная реками, и цветущая, и ровная, как ладонь. О ней мы весьма подробно рассказывали в нашей «Апологетической истории», написанной на кастильском наречии. Некоторые применяли такое средство, чтобы истребить эту нечисть: окапывали деревья как можно глубже, а муравьев топили в воде либо сжигали. И вот в самой земле, на глубине в три-четыре пяди и больше, люди обнаруживали личинки и яички муравьев, белые, как снег. Случалось, что за день сжигали целый селемин^{77}, а то и два таких яичек, а на другой день наутро оказывалось, что живых муравьев стало еще больше. Монахи-францисканцы из Веги положили на перила одной террасы ком сурьмы, весом фунта в три-четыре. Все муравьи, какие там были, сбегались на эту террасу, и едва они успевали отведать сурьмы, как тотчас подыхали. Думаю, что на полторы лиги окрест не осталось ни одного муравья, который не спешил бы к монастырю, точно эти насекомые разослали гонцов, приглашая всех на пир; все дороги были заполнены муравьями, которые двигались к монастырю, затем вползали на террасу, добирались до сурьмы и, отведав ее, тотчас же подыхали и валились наземь, так что вся поверхность крыши была такая черная, словно ее посыпали угольной пылью. Все это продолжалось столько времени, насколько хватило куска сурьмы, который был круглый, как шар, и величиной в два больших кулака. Таким я его видел, когда его только положили, а когда дня через два я увидел его снова, он стал с куриное яйцо или чуть побольше. Когда монахи увидели, что от сурьмы толку мало, а мусора много, они решили убрать ее. Два обстоятельства удивили отцов-францисканцев, и было чему дивиться: во-первых, природный инстинкт и сила, которую он дарует и разумным, и неразумным тварям, как видно на примере муравьев, ибо благодаря этой силе они учуяли (если это слово уместно) сурьму на таком расстоянии, а, может быть, сам инстинкт указал им путь и привел их к сурьме; во-вторых, что у таких мелких и крохотных тварей, как эти муравьи (которые были мельчайшими), хватало силы грызть кусок сурьмы и в конце концов обгрызть его и изничтожить почти до конца, а ведь сурьма в кристалле, пока она не размолота, тверже кристаллов кварца и почти так же тверда, как булыжник. Испанцы, проживавшие на острове, совсем отчаялись, видя, что бедствие, от которого терпят они такой урон, все разрастается и невозможно совладать с ним теми средствами, какие в силах человеческих; и тогда жители города Санто Доминго решили молить о помощи небесного судию: устраивали они один крестный ход за другим и взывали к господу с мольбой, да избавит он их в своем милосердии от напасти, столь пагубной для их бренных благ. А чтобы поскорее сподобиться божьей милости, надумали они избрать своим заступником того святого, на которого по указанию господа выпадет жребий. И вот однажды, совершив крестный ход, епископ, духовенство и все горожане бросили жребий, дабы узнать, кого из святых литании божественное провидение прочит им в заступники. Жребий пал на святого Сатурнина, и они с радостью и ликованием признали его своим покровителем и устроили в честь него празднество с великими торжествами; и с тех пор они устраивают такое празднество каждый год, согласно обету; не знаю, постятся ли они накануне. Опыт показал, что с того дня и с того времени бедствие пошло на убыль, и если не прекратилось совсем, то лишь из-за наших грехов. Сейчас, насколько я знаю, муравьев нет, так как жители острова восстановили посадки сахарного тростника, апельсиновых и гранатовых деревьев; когда я говорю «восстановили», то разумею не те растения, что погубили муравьи, а те, что посажены сызнова. Причиной, породившей муравьиное нашествие, были, как полагают и утверждают некоторые, банановые деревья, которые тогда начали привозить и сажать. Петрарка в своих «Триумфах» сообщает, что в пизанском герцогстве один город совершенно опустел из-за такого же бедствия — нашествия муравьев. Николас Леонико в главе 71 второй книги своей «Varia Historia»[97] рассказывает, что два города, один по названию Миунте, а другой — Атарненсе, и оба богатейшие, были покинуты жителями из-за того, что однажды налетели на них полчища мошек. Так что если господу угодно наказать какие-либо земли или их обитателей, у него всегда найдутся средства покарать их за грехи даже с помощью крохотных тварей, и об этом свидетельствуют казни египетские.