Не успели прокурадоры Кайседо и Кольменарес поднять паруса и покинуть Дарьен, как среди оставшихся вспыхнули сильные ссоры и разногласия; товарищество и согласие без уважения к богу редко бывают прочными, в особенности же когда речь идет о скупцах и корыстолюбцах, какими были испанские солдаты; эти раздоры, ставшие причиной многих бед и несчастий, были наказанием господним для грешников. Бартоломе Уртадо, к которому Васко Нуньес особо благоволил, одаривая его своими милостями, возгордился его покровительством и начал высокомерно обращаться с другими солдатами, которые были о себе не менее высокого мнения, чем он о себе. Это возбудило среди солдат ненависть к Уртадо и неудовольствие Нуньесом. Дело дошло до того, что, избрав своим вожаком Алонсо Переса де ла Руа, одного из тех, кто более других считал себя обиженным и оскорбленным, они сговорились лишить должностей и арестовать Нуньеса и его ближайшего помощника Бартоломе Уртадо. Но Васко Нуньес, всегда проявлявший предусмотрительность, опередил их и на этот раз; он взял под стражу Алонсо Переса, которого недовольные собирались поставить на его место. Заговорщики тотчас же взялись за оружие, чтобы силой освободить своего главаря; в ответ и Васко Нуньес собрал тех из своих друзей, которые еще не покинули его, и вывел их, вооруженных, на улицу. Столкновение и резня казались неизбежными, но в обоих станах оказались люди благоразумные, заявившие, что не видят смысла убивать друг друга, находясь во враждебной стране; ведь кто бы ни вышел победителем в этой междоусобице, он неизбежно стал бы затем жертвой индейцев. В тот день спор не перешел в драку, и после того как Васко Нуньес освободил Алонсо Переса, все поклялись не усугублять вражду. Но ненависть осталась в сердцах этих великих грешников, презревших имя господне, и если не все солдаты, то, по крайней мере, часть их вскоре нарушила клятву, и однажды им удалось арестовать Бартоломе Уртадо. Правда, с помощью посредника он был в тот же день освобожден, но слепая их ненависть друг к другу сохранилась, ибо тот, по чьей воле все испанцы действовали, стремился, чтобы они перебили друг друга. Сговорились солдаты между собой взять Васко Нуньеса под стражу якобы за то, что тот не по справедливости разделил между ними награбленное золото и захваченных в плен рабов; они вознамерились отобрать у него 10 000 кастельяно для того, чтобы поделить или переделить их между собой так, как они считали справедливым. Васко Нуньес, предупрежденный об этом, той же ночью покинул Дарьен, отправившись как будто на охоту; он надеялся, что вскоре к нему присоединятся те, кто сочтет себя обделенным. Так оно и случилось, ибо, захватив 10 000 кастельяно, бунтовщики распределили их так, как сочли необходимым, и некоторые из нижних чинов получили больше того, что заслуживали, а другие, которые были более достойны или, по крайней мере, сами считали себя более других достойными, оказались обделенными. Все это породило недовольство и обиды; обиженные перешли на сторону Васко Нуньеса и с оружием в руках, громко кляня обидчиков, принялись требовать расправы над ними. Они арестовали Алонсо Переса, некоего баккалавра Корраля и других вожаков и заключили их в тюрьму, поставив надежную охрану. Беспорядки и раздоры день от дня усиливались и грозили перерасти во всеобщее побоище; но в это время в порт вошли два корабля с 150 испанцами и продовольствием на борту под командованием некоего Кристобаля Серрано, посланного с Эспаньолы Адмиралом и королевскими судьями на помощь обитателям Дарьена. Говорят, что казначей Пасамонте, который будто бы обладал правом от имени короля назначать губернаторов и военачальников на континенте по собственному усмотрению, прислал с капитаном приказ о назначении Васко Нуньеса капитан-генералом^{58} всех тамошних земель. Трудно поверить, чтобы король пожелал столь открыто и решительно нарушить привилегии Адмирала, но, с другой стороны, я бы не удивился, если бы так оно было и на самом деле, ибо король никогда не проявлял особого благорасположения к Адмиралу, а Пасамонте, королевские судьи и чиновники с Эспаньолы и другие приближенные короля старались лишить Адмирала власти, трудно сказать точно, по какой причине, но, по-видимому, потому, что преследовали свои личные цели и, не желая признавать его выше себя, намеревались сами управлять с выгодой для себя островами и прочими землями Индий. На самом же деле в силу привилегий, которых удостоился своими деяниями его отец, только Адмирал обладал правом назначать губернаторов и военачальников, по крайней мере в те времена, ибо сейчас уже всем очевидно, что отец Адмирала фактически был лишен своих владений и прав командором Бобадильей, и все же и до сих пор не принято твердого решения в отношении привилегий Адмирала. Трудно описать радость и счастье, какие испытал Васко Нуньес, узнав о том, что отныне он возвышен до поста капитан-генерала властью короля или тех, кто действовал от его имени; ведь до сих пор он удерживал узурпированную им власть над испанцами силой и хитростью. Радость его возросла еще более от того, что подкрепления и провиант давали ему наилучшие возможности осуществить свои планы и продолжать грабежи, разорение и покорение индейцев. Вот почему он довольно благосклонно отнесся к просьбам в награду за добрые вести освободить арестованных; он дал согласие, и арестованные вышли на свободу, а те, кто до того желал Васко Нуньесу зла, примирились с ним. Затрудняюсь сказать, было ли это примирение искренним или притворным, ибо миряне, погрязшие в грехах и враждующие с богом, редко сердцем стремятся к миру и согласию, даже если своим поведением и разговорами тщатся подчеркнуть подобное стремление. Очень скоро, однако, великая радость, которую пробудили в Васко Нуньесе назначение капитан-генералом и прочие приятные вести, испарилась. По-видимому, те же корабли доставили ему письма из Кастилии (в те времена никто из Кастилии не направлялся прямо на континент, минуя острова) и от Самудио, посланного прокурадором в Кастилию после отплытия Ансисо, и из писем его или других лиц Васко Нуньесу стало известно, что король, получив жалобы Ансисо и известие о гибели Никуэсы, был крайне возмущен его поведением и приговорил его к возмещению всех расходов и ущерба. Так что радость Васко Нуньеса сменилась печалью; с этого момента он каждый день ждал своего падения и мрачно дожидался прибытия со дня на день из Кастилии того, кто должен будет его сместить и наказать.

Подобные размышления немало печалили Васко Нуньеса, но он был человеком мужественным и решил попытать счастья и предпринять поход к неведомому морю в поисках сокровищ, о которых неоднократно ему рассказывали. Этот поход считался тогда делом трудным, и не без оснований, ибо, как утверждали, для его осуществления требовалось 1000 воинов; но Васко Нуньес рассудил, что в случае удачи поход расценят как великую услугу королю и в награду за это ему простят прошлое; если же во время похода он погибнет, то смерть избавит его от земных страхов и забот (хотя от суда небесного ничто не может избавить). С этой целью он отобрал из испанцев, находившихся с ним в Дарьене, а также из тех, кто прибыл на кораблях Кристобаля Серрано, около 190 солдат, которых он счел наиболее мужественными и способными перенести самые тяжкие лишения. На бриг и десять больших каноэ он погрузил, кроме солдат и продовольствия, необходимого для путешествия по морю, также оружие — копья, мечи, арбалеты, щиты, несколько мушкетов (и главное оружие, которое всегда наносило несчастным индейцам самый жестокий урон, — специально обученных собак, сколько именно — мне неизвестно). Выступил он в начале сентября 1513 года, взяв с собой большое число индейцев-рабов для переноски грузов, — без индейцев-носильщиков здесь, в Индиях, испанцы не способны сделать ни шагу. Морем Васко Нуньес добрался до владений царя Кареты, который находился с ним в дружественных отношениях и отдал ему дочь свою, как он полагал, в жены (об этом мы уже рассказывали ранее). Карета встретил Васко Нуньеса, как всегда, радушно и устроил в честь его прибытия празднество. Здесь Васко Нуньес оставил бриг и каноэ, а сам направился с индейцами, которых дал ему в сопровождение Карета, через горы и долины во владения Понки. Царь Понка, всегда имевший своих лазутчиков и бывший начеку, узнав о появлении испанцев в горах, тотчас укрылся в самой надежной своей крепости, иными словами — удалился в самый потайной уголок своего царства. Васко Нуньес отправил к нему гонцов из числа индейцев-подданных Кареты, заверив его и обещав, что не нанесет ему никакого ущерба, если он, подобно Карете, станет его другом. Понка согласился вручить свою судьбу испанцам, не пожелав скитаться изгнанником вдали от родного дома и царства; так он и поступил. А так как он знал, что наилучший способ привлечь к себе сердца испанцев — это одарить их золотом, которое они так обожают, то с собой он захватил около 110 песо золота; больше у него, сказал он, ничего не осталось, ибо все, что было сверх того, сами испанцы отобрали у него за год до этого. Вполне можно поверить, что обладай он миллионами, все бы их он передал в руки испанцев из страха и боязни, как бы они не нарушили своего слова. Васко Нуньеса и остальных испанцев его прибытие обрадовало даже больше, чем полученное от него золото, ибо теперь они могли спокойно продолжать свой путь, не опасаясь удара в спину. Им пришлось преодолеть высокие горы прежде, чем они вступили во владения и земли великого повелителя по имени Куареква. Этот касик намеревался оказать им сопротивление, так как слух о деяниях испанцев разнесся уже по всем краям и каждый из правителей, чтобы быть наготове, высылал лазутчиков и вооружал подданных для отпора, больше всего опасаясь, что в любой день могут появиться испанцы и они поступят с ними так же, как до этого с их соседями. Куареква вышел навстречу испанцам с большим числом воинов, вооруженных луками со стрелами и большими рогатками, с помощью которых они метали палки размером с дротик. Это оружие было весьма действенным против нагих противников, ибо подобно стреле, выпущенной из арбалета, палка пронзала человека насквозь; были у них и маканы, изготовленные из пальмового дерева, крепкого как железо, — ими они сражаются обычно как дубинкой, держа их обеими руками, так как они плоские и тупые. Так вооружившись, вышли индейцы навстречу испанцам, спросили их — чего они желают и зачем пожаловали, и потребовали, чтобы они повернули назад; после того как испанцы отказались выполнить это требование, вперед вышел повелитель индейцев, одетый в полотняные одежды, и с ним несколько вождей, как и все остальные — нагие. С устрашающими воплями индейцы яростно бросились на испанцев. Испанцы произвели несколько выстрелов из мушкетов и арбалетов, которые несли с собой, и не знаю уж, сколько индейцев было сражено тут же на месте. Когда несчастные индейцы увидели огонь и услышали грохот, они решили, что это гром и молнии и что испанцы могут управлять молниями и убивать с их помощью; после этого все, кто способен был бежать, тотчас же в великом страхе пустились наутек в твердой уверенности, что сражались с самими дьяволами. Испанцы, спустив со сворки собак, принялись преследовать индейцев, точно стадо овец или телят; одним ударом ножа они наносили раны в ноги; другим отрубали руки, третьим, догнав, вонзали ножи в спину, четвертых — пронзали мечом насквозь или вспарывали животы, а псы довершали дело, разрывая в клочья тела. На поле боя погиб несчастный повелитель и царь этих земель и свыше 600 его подданных. Взяв в плен некоторое число индейцев, испанцы вступили в селение, где были взяты еще пленники и ограблено все, что представляло какую-нибудь ценность (сколько ценностей они здесь нашли — мне неизвестно).