Кортес уже привел в порядок корабли после той бури и запасся продовольствием, которое индейцы ему в изобилии предоставили по приказу вождя острова, а потому, забрав людей и лошадей и расставшись в дружбе и согласии с вождем и жителями, он приказал поднять паруса. Направившись к побережью материка, он дошел до мыса Мухерес, каковое название дано было Франсиско Эрнандесом или Грихальвою; мыс этот является началом Юкатана и отстоит от острова лигах в десяти; там и собрался весь флот. Здесь они снова подняли паруса, чтобы плыть к мысу Коточе, но в тот же день во время плавания одно судно дало течь и два насоса не могли выкачать воду; тогда на судне из пушки холостыми выстрелами подали сигнал бедствия. Кортес со своим кораблем и все остальные поспешили на помощь; и видя, что вода поднимается и ничего не остается делать, как стать в какой-нибудь бухте, а таковых поблизости нет, Кортес решил вернуться в бухту на острове, откуда он выехал. Все индейцы острова с великим ликованием вышли им навстречу, готовые услужить им и оказать гостеприимство; починили они там судно и собрались было пуститься в путь снова, но море разыгралось, так что выйти в субботу не удалось; воскресенье же было первым днем великого поста, и они служили и слушали мессу. Во время обеда увидели они ладью, которая плыла от Юкатана к острову, и Кортес приказал некоему Андресу де Талье, весьма расторопному юноше, а также и другим, спрятаться в той части острова, где должна была причалить лодка, напасть на индейцев и привести их к нему; так они и сделали. В лодке было четверо людей, все нагие и без одежды, только срамные места прикрыты; и у одного была длинная борода. Тут Андрес де Талья и его товарищи неожиданно выскочили из-за кустов и напали на них, чем повергли троих в немалое смятение; и когда те хотели бежать к воде и сесть в лодку, бородатый сказал им на языке индейцев, чтоб они не бежали и не пугались; затем оборачивается он к испанцам и говорит на кастильском наречии: «Сеньоры, вы христиане?». «Мы христиане», — ответили те. Он тотчас же преклонил колена и со слезами радости возблагодарил господа бога за то, что тот вырвал его из плена и из рук язычников и дал ему узреть христиан на воле; все возрадовались при этом и стали вместе с ним горячо благодарить господа нашего. Привели его к Кортесу, и тот принял его с великим радушием, и все отменно радовались и дивились, что он нагой, словно индеец, и все его тело обожжено солнцем, так что если бы не борода, не было бы заметно никакой разницы между индейцем и христианином. Он тотчас же спросил, не среда ли нынче; ему сказали, что воскресенье; дело в том, что он, хоть и соблюдал часы молитвы, но сбился, считая дни; сказал он, что зовут его Херонимо де Агилар, а родом он из Эсихи. Стал он рассказывать о том, как отбился от своих и попал в плен, и сказал, что, когда они вышли из Дарьена во главе с Вальдивией, которого Васко Нуньес де Бальбоа послал на остров Эспаньолу, каравелла, на которой находился он с товарищами, сбилась с пути среди мелей и рифов Ямайки, прозванных Виборас, о чем упоминалось в главе 42; двадцать человек сели в шлюпку, причем не было у них ни воды, ни крошки съестного. Человек 10–12 умерло по дороге от голода и жажды. К конц} второй недели течением прибило их к берегу Юкатана, где они попали в руки некоего вождя, или касика, и этот касик, как утверждает Гомара якобы со слов самого Херонимо де Агилара, некоторых принес в жертву своим идолам и съел, а прочих приберег для следующего жертвоприношения, но они бежали и попали во владения и под начало другого вождя, который пощадил их и оставил в живых, не причинив никакого зла, и, более того, всегда хорошо с ними обращался и был человечен в своих требованиях. И сдается мне, что рассказы о человеческих жертвоприношениях и людоедстве, которые передает Гомара, — вымысел, потому что я никогда не слышал, чтобы в царстве Юкатан приносились в жертву люди или было известно людоедство. И еще эти рассказы весьма мало достойны доверия потому, что Гомара сам ничего не видел, а только слышал от Кортеса, который держал его на службе и кормил; так что все они свидетельствуют в пользу Кортеса и в оправдание его преступных дел. Так уж повелось у испанцев и всех тех, кто повествует об их чудовищных деяниях: оклеветать порабощенные племена, дабы оправдаться в насилиях, жестокостях, грабежах и убийствах, которые сами испанцы творили каждый божий день, творят и поныне.

Но вернемся к странствиям Кортеса и его святой братии. Оставив позади остров Косумель, пустился он в путь с Херонимо де Агиларом на борту и весьма довольный, что есть при нем человек, знающий какой-то местный язык, так что можно будет объясниться с туземцами. Он направился к Юкатану плыл вдоль самого берега, а бригам дал приказ подойти к суше еще ближе и поискать корабль, который отбился в бурю. В конце концов они обнаружили его укрывшимся в одной бухте, чему много радовались и нашедшие, и найденные, ибо те и другие почитали друг друга погибшими. Моряки этого корабля рассказали об одном весьма примечательном случае, а именно, когда подошли они к берегу, то увидели собаку, которая бегала у самой воды и с лаем скребла песок, будто звала их; сошли они на берег, а собака бросилась к ним, виляя хвостом и ласкаясь на тысячу ладов, словно была разумным существом; и после того мчится она в лес и приносит двух или трех зайцев либо кроликов, как бы оказывая гостям гостеприимство; не знаю, взяли они ее с собою и отвезли на корабль или нет и кто ее тут оставил. Вместе с этим кораблем направляются они к реке Грихальва в провинцию или селение Табаско, где касик одел Грихальву с головы до ног в золотые доспехи, как о том говорилось выше, в главе 111. Подойдя к устью, они стали на якорь, потому что в самом устье река мельчает и речные воды, смешиваясь с морскими, образуют водоворот, так что место это весьма опасное, и я сам не раз подвергался там немалой опасности. Кортес оставил крупные суда у входа в устье, а сам вместе с большею частью своих людей двинулся по реке на бригах и шлюпках, взяв оружие и артиллерию. Неподалеку от берега было большое индейское селение, и едва его жители увидели такое множество кораблей и столько людей, собирающихся сойти на землю, они, захватив с собой оружие, луки и стрелы, отправились узнать, кто эти люди и чего они хотят. Подплыв к самому селению, испанцы увидели, что оно обнесено деревянной оградой, очень высокой и прочной. Индейцы со своим оружием садятся в лодки и преграждают испанцам путь, дабы помешать им сойти на берег. Кортес показывает им знаками, что хочет мира, и велит Агилару поговорить с ними на языке Юкатана, коим тот владел; не знаем, был ли сходен с ним язык жителей Табаско, но полагаем, что они его не понимали. Индейцы жестами и движениями требовали, чтобы испанцы не входили в селение, Кортес таким же образом просил воды и пищи. Индейцы, показывая на реку, старались объяснить, что можно брать воду оттуда, надо только малость подняться вверх по течению, где она пресная; затем они вернулись в селение и привели несколько челнов или лодок, груженных кукурузой, хлебом, плодами, птицей и всем, что у них было; но Кортес сказал, что этого мало, пусть привезут гораздо больше, потому что с ним очень много народу. Видя, что испанцы упорствуют в своем намерении проникнуть в селение, индейцы сказали им, чтобы они подождали до следующего дня, так как уже поздно, а завтра они снова привезут пищи. Кортес со своими людьми сошел на островок, образованный рекой, и они провели там всю ночь до рассвета. Индейцы, опасаясь, как бы испанцы не попытались проникнуть в селение и не наделали бед, всю эту ночь употребили на то, чтобы укрыть в надежном месте свои сокровища и своих детей и жен и приготовиться к обороне. Кортес также не спал всю ночь: он велел всем своим людям сойти на берег, а нескольких послал вверх по реке узнать, нет ли брода, каковой они и обнаружили невдалеке оттуда. Кортес распорядился послать часть солдат на тот берег, чтобы они устроили засаду в лесах как можно ближе к селению; так они и поступили. На рассвете индейцы вернулись с новым запасом пищи и сказали, что больше они ничего не имеют и дать не могут, потому что все жители селения бежали, страшась испанцев; пусть пришельцы заберут это и уйдут с благословения своих богов или в кого они там верят, ибо своим присутствием они возмущают самую землю. И в этом месте Гомара, стараясь снять с Кортеса вину за дела, совершенные в том селении, пишет такое, что лучше и не придумаешь: он пишет, что Кортес через Агилара, переводчика, дал индейцам следующий ответ: если б выслушали они, какая причина и забота привела его сюда, то увидели бы, сколь много блага и пользы им от того последует; тогда как на самом деле ни Агилар их не понимал, ни они его, ибо сам Гомара в четвертой главе чуть пониже говорит, что между испанцами и индейцами происходили презабавные вещи из-за того, что они друг друга не понимали. Это его собственные слова, а немного выше он же пишет, что Кортес держал перед индейцами речь и говорил им через Агилара, переводчика, то-то и то-то. Дальше Гомара пишет: «Индейцы возразили, что не желают выслушивать советы неведомых пришельцев и тем более пускать их к себе, ибо те кажутся им людьми свирепыми и деспотичными (видите, какой неучтивый ответ, если только слова, которые приводит Гомара, — не вымысел; но думается мне, что никто не мог разобрать ни этих слов, ни прочих, как сам он пишет там же), а если им нужна вода, пусть-де берут ее из реки или роют колодец в земле, как сами они, индейцы, поступают, когда им нужно»; и Кортес, видя, что слова тут напрасны, сказал им, «что он ни за что не отступит от своего намерения войти в их селение и увидеть их земли, дабы составить отчет для представления величайшему в мире государю, который послал его сюда; а потому пусть они на него не пеняют, ибо он желал действовать лаской, а раз они против, он вверяет свое дело господу богу, и своей руке, и рукам своих товарищей». В ответ на все индейцы будто бы твердили одно: пусть-де испанцы уходят прочь и не пытаются хвалиться силой на чужой земле, потому что они, индейцы, ни за что на свете не допустят их в свои пределы и в селение и предупреждают Кортеса, что убьют его и всех, кто с ним, если они немедля не уберутся восвояси. Все это пишет Гомара в истории своего хозяина Кортеса этими самыми словами. Сыщется ли на свете большее недомыслие, вздор и более явная ложь? Ведь очевидно, что все это — явная ложь и измышления Гомары, ибо не могли вести столь многословные, столь длительные и столь сложные беседы люди, которые не понимали друг друга, а Гомара сам признается, что испанцы и индейцы друг друга не понимали, как было сказано выше; и сугубое недомыслие его тоже очевидно, ибо он изворачивается, как может, лишь бы оправдать беззаконие и несправедливость Кортеса по отношению к людям этого селения и провинции.