Оставим на время наше повествование о материке и вернемся к рассказу об островах, который мы прервали в главе 39, и начнем с описания событий, имевших место в 1514 году, о чем уже упоминалось в главах 36 и 37. Там мы вели речь о некоем репартидоре индейцев по имени Альбуркерке, и о тех, кто был после него, и о том, что они нисколько не заботились о несчастных беззащитных индейцах и спокойно взирали на их гибель, ибо на этом острове, как и на других, не проходило дня, чтобы на рудниках и на прочих работах не умирали индейцы. И не было им ни облегчения, ни сочувствия, а бездушные люди, которые правили на их земле, оставались глухими и слепыми к их страданиям. Все это время казначей Пасамонте, а также должностные лица и судьи, по крайней мере некоторые из них, державшие названного Пасамонте в руках и заставлявшие его поступать как им заблагорассудится, слали на Адмирала дона Дьего доносы королю, у коего были в особой милости, а также секретарю Лопе Кончильосу и епископу Бургосскому дону Хуану Фонсеке, который, как уже неоднократно упоминалось, не жаловал ни старого Адмирала, ни молодого — его сына. И я полагаю, что цель у них была одна — добиться отстранения Адмирала от губернаторства и самим хозяйничать на этом острове, никого над собой не имея. В конце концов это им удалось, и король повелел Адмиралу прибыть в Кастилию (а под каким предлогом или какие были к тому основания, я сказать не могу, поскольку сам свидетелем не был). И вот Адмирал, покорный приказу короля, снарядился в путь и, оставив на острове жену донью Марию Толедскую, матрону, достойную всяческого почитания, а также двух дочерей, отплыл из этого порта Санто Доминго в конце 1514 или в начале 1515 года, а королевские должностные лица и судьи, добившись своего, стали править и распоряжаться на острове, не гнушаясь досаждать семье Адмирала, и, случалось, даже бесчинствовали в его доме, невзирая на достоинство и знатность рода названной доньи Марии Толедской.

В ту пору изо всех островов, да, пожалуй, и во всех Индиях более других славился и привлекал к себе остров Куба, ибо стало известно (прошло уже два года с тех пор, как испанцы с Дьего Веласкесом здесь обосновались), что остров этот богат золотом, а жители отличаются покорностью и мирным нравом. На материке же, куда отправился Педрариас, он так ничего и не нашел.

Итак, вернемся теперь к истории Кубы, коей мы посвятили главу 32; там мы упоминали, что Дьего Веласкес, который в качестве наместника Адмирала правил на этом острове, дал наименования пяти городам, в том числе уже заселенному ранее городу Баракоа, где надлежало расселиться испанцам, находившимся на острове. И вот эти испанцы разделили между собой индейцев, которые жили в окрестностях городов, причем каждый брал в меру собственной жадности до золота и также бесстыдства и жестокосердия, и незамедлительно, безо всякого сострадания, будто те индейцы не были людьми из плоти и крови, отправляли их в рудники и на прочие работы, для которых они и предназначались, а там с ними обращались с великой жестокостью, отчего вскоре многие из них стали умирать. В это первое время их гибло там несравненно более, чем в других местах; по этой причине везде на острове шныряли испанцы, намереваясь, как они говорили, умиротворить тамошних жителей: они заходили в селения и забирали там индейцев, чтобы те им служили; и вот все они ходили по той земле и все ели, но никто не сеял; а те индейцы, которые еще оставались в селениях, бросали свои земли и бежали в смертельном страхе, что их убьют, как уже убили многих; поэтому нигде или почти нигде на острове не осталось ни людей, ни провианта.

Поскольку испанцев, как я уже упоминал, обуревала жадность, и они не заботились о том, чтобы сеять, дабы иметь хлеб, а спешили собирать урожай золота, которого сеять не нужно было, то они отправляли мужчин и женщин на означенные работы даже тогда, когда еды у этих индейцев была лишь та малость, которую им самим удавалось раздобыть, а при такой скудной пище они не только работать, но и ноги таскать не могли. Выше, в одной из глав, я уже говорил, что это рассказывал в моем присутствии и в присутствии других людей один испанец, да еще похвалялся, будто совершил подвиг или доброе дело; так вот он рассказывал, что индейцы, которые ему достались, сделали много тысяч холмиков для хранения маниокового хлеба, а каждый третий день или через день он посылал своих индейцев в горы, чтобы они набили себе животы плодами, которые найдут, а потом снова заставлял их два или три дня подряд делать ту же работу, не давая им еды — ни одной крошки; работа же эта состоит в том, чтобы целый день копать, и копать приходится больше, чем у нас в Испании на виноградниках или в садах, потому что землю надо выкапывать и насыпать холмиками по три или четыре фута в основании и три-четыре фута или пяди в высоту, да притом они работали не киркой или мотыгой, а обожженными палками, наподобие рогатин.

Итак, из-за голода, потому что еды у них не было никакой, и из-за непосильного труда эти люди умирали здесь быстрее и в большем числе, чем в других местах. А поскольку в селениях оставались только старики и больные, ибо всех здоровых мужчин и женщин угнали на рудники и другие работы, ухаживать за ними было некому, и они умирали един за одним от тоски и болезней, вызванных жестоким голодом. В те дни, которые я провел на острове, мне случалось, проходя по дороге или завернув в селение, слышать из домов крики людей; когда же я заходил к ним и спрашивал, что их мучит, они кричали: голод, голод. Всех, кто мог держаться на ногах, мужчин и женщин, угоняли на работы; у матерей, имевших грудных детей, от недоедания и непосильной работы высыхали груди, а дети, раз их нечем было кормить, умирали; по этой причине месяца за три умерло 7000 грудных младенцев обоего полу; так и сказано было в письме, которое написал католическому королю один испанец, а ему следует доверять, ибо он разузнал обо всем доподлинно. Тогда же случилось, что одному человеку, состоявшему на службе у короля, досталось триста индейцев, и он немедля отправил их на рудники и другие работы, а через три месяца у него осталась в живых лишь десятая часть.

Пока дела на этом острове шли подобным образом и вся эта орава, охваченная ненасытной алчностью, совершала над индейцами все новые и новые насилия, а число погибших индейцев увеличивалось с каждым днем, преподобный Бартоломе де Лас Касас, о котором мы выше, в главе 28 и следующих, уже упоминали, пребывал подобно другим в трудах и заботах, ибо ему надлежало распорядиться индейцами, которые ему достались, направив одних добывать золото в рудники, а других сеять хлеб; кроме того, хоть он и помнил о собственной выгоде, но имел намерение содержать индейцев пристойно, ибо сострадал им и стремился в меру своих сил уменьшить их несчастья; но более всего он тяготился мыслью, что эти индейцы не обращены в истинную веру, и считал своим долгом проповедовать им учение Христа и привести их в лоно христианской церкви. Поскольку же Дьего Веласкес и другие испанцы, которых тот с собой взял, отбыли из порта Хагуа, чтобы основать и построить новый город в той же провинции, неподалеку от заселенного ранее Санкти-Спиритус, и потому на всем острове не оставалось ни монаха, ни священника, если не считать того единственного, что был в Баракоа, да самого Бартоломе де Лас Касаса, то, когда подошла пасха, Лас Касас решил бросить дом и поместья, которые он имел на реке Аримас, в одной лиге от Хагуа, и совершить пасхальное богослужение, разъяснив индейцам в проповеди сущность пасхи. И стал он перебирать в памяти те проповеди, которые прочитал им на прошлую пасху и по другим случаям, а затем обратился мыслями к отцам церкви и священному писанию; главной же и первейшей проповедью Екклезиаста (глава 34) была, сколько помнится, следующая: Inmolantis ex iniquo oblatio est maculata, et non sunt beneplacitae subsannationes iniustorum. Dominus salus sustinentibus se in via veritatis et iustitiae. Dona iniquorum non probat Altissimus, nec respicit in oblationes iniquorum: nec in multitudine sacrificiorum eorum propitiabitur peccatis. Qui offert sacrificium ex substantia pauperum, quasi qui occidit proximum suum. Qui effundit sanguinem et qui fraudem facit mercennario, fratres sunt[84]. Итак, он принялся размышлять о нищете и рабстве, в коих пребывали индейцы. И тогда ему пришли на ум проповеди монахов-доминиканцев, слышанные им на острове Эспаньола; а в проповедях этих говорилось, что испанцы не могут считать свою совесть чистой, коль скоро они имеют индейцев, и что монахи отказываются их исповедовать и отпускать им грехи; однако в ту пору упомянутый Лас Касас был с этим не согласен, но однажды с ним случилось вот что: он повстречался с монахом означенного ордена и возымел желание ему исповедаться; но так как Лас Касас имел индейцев и содержал их на этом острове, равно как на острове Куба, с небрежением и равнодушием, упомянутый монах исповедовать его отказался; Лас Касас спросил, по какой причине, а получив ответ, принялся его опровергать и приводил многие аргументы и доводы, хоть и не лишенные видимой убедительности, но исполненные такого тщеславия, что монах сказал ему следующее: «Я заключил, отец мой, что истина всегда обретет много врагов, равно как ложь — многих защитников». Через некоторое время наш священник стал относиться к этому монаху с должным уважением и почтением, поскольку тот был человеком достойным и премного ученым — ученостью он даже превосходил Лас Касаса; но в тот раз преподобный Касас его советом пренебрег и от индейцев не отказался. Теперь же ему вспомнилась та исповедь у монаха и его с ним спор, и это много ему послужило, ибо помогло осознать собственное невежество и опасность, которая ему угрожала, потому что он, как и все остальные, имел индейцев, а, кроме того, без малейшего угрызения совести исповедовал других испанцев, которые либо уже имели индейцев, либо надеялись в скором времени их получить; и хотя он пребывал в таком заблуждении недолго, но за это время успел отпустить грехи многим испанцам, жившим на этом острове Эспаньола и пребывавшим во тьме и невежестве.