Выше, в третьей главе второй книги, было рассказано, как в 502 году прибыли на этот остров почтенные монахи, принадлежащие к ордену св. Франциска; их главою был один преподобный отец, снискавший всеобщее уважение своими нравами и религиозным рвением, по имени фра Алонсо дель Эспиналь; как мы уже говорили, был он ревностным и добродетельным слугою господа, но человеком неученым, не знающим ничего сверх того, что знает большинство монахов; учености его хватало лишь на то, чтобы читать молитву об отпущении грехов во время исповеди. Этого-то досточтимого мужа правители города и уговорили поехать в Кастилию от их имени, чтобы поведать и доложить королю о том, как братья-доминиканцы в своих проповедях отрицали право испанцев владеть индейцами, право, подтвержденное королевскими указами; а ведь благодаря этому праву на острове могли жить поселенцы, и добывалось золото, и их величествам шли доходы, и никаким другим способом невозможно было извлекать пользу из этого края; и речи доминиканцев вызвали-де великое смятение, и переполох, и брожение умов; а потому преподобному отцу было велено вымолить у его величества приказ о передаче этого дела в ведение правителей города, дабы они приняли свои меры; просили они передать королю и многое другое, что служило к оправданию их беззаконных дел, дабы они могли безнаказанно вершить их и впредь. Одним словом, правители этого города постарались натравить одних монахов на других, чтобы, как говорится, чужими руками жар загребать. Добрейший отец-францисканец Алонсо дель Эспиналь по изрядному своему невежеству согласился отправиться с этим посольством, не заметив, что цель его состоит в том, чтобы навсегда закабалить в неволе и несправедливом рабстве наших ближних, людей ни в чем не повинных, и тем самым обречь их сотнями и тысячами на верную смерть, как оно и случилось: ведь все индейцы погибли, все до единого, как будет показано ниже, а потому испанцы взяли на душу тягчайший смертный грех и были обязаны in solidum[69] целиком и полностью возместить урон, нанесенный несчастным, и вернуть все приобретенное своими беззаконными делами. Не знаю я, можно ли считать вышеупомянутого отца непричастным ко всем этим тягчайшим смертным грехам по причине его невежества. Не поручусь, что принять это посольство побудило его одно обстоятельство, о котором я здесь расскажу; дело в том, что во время одного из предыдущих репартимьенто какую-то часть индейцев предоставили, как мне известно, монастырю св. Франциска в городе Консепсьон, в Веге, чтобы могли прокормиться жившие там монахи, и я думаю, что раз были даны индейцы монастырю в Консепсьон, то тем более должны были дать их монастырю в этом городе Санто Доминго, ибо на этом острове было только два упомянутых францисканских монастыря; еще одна обитель имелась в селении Харагуа, но там было два-три, от силы четыре монаха, а потому вряд ли им дали бы индейцев. Что же касается индейцев, которых, как мне известно, предоставили монастырю в Веге, то их передали не самим монахам (что было бы все-таки лучше для индейцев, потому что монахи обращались бы с ними человечнее), а одному испанцу, который проживал в тех местах; он должен был заставлять их работать, а братии посылать каждодневную пищу; посылал он в монастырь для пропитания шести или восьми монахов (но, по-моему, было их меньше восьми) маниоковый хлеб, растения, которые называются ахе^{44}, и свинину — все, что подешевле (потому что ни пшеничного хлеба, ни вина братия не вкушала, не пробовала и в глаза не видела, если не считать вина для причастия и облаток); индейцев же этот человек посылал в рудники, и все открыто говорили, что после каждой деморы, длившейся восемь-десять месяцев, они приносили ему пять тысяч кастельяно или золотых песо, да вдобавок он, кажется, занимался и другими промыслами. И таким образом под видом того, что он обеспечивает братии пропитание, этот человек морил злосчастных индейцев в рудниках и на всяких других работах. Да и монахи эти, хоть и добрые люди, проявили изрядную слепоту, не заметив, какой великой опасности и угрозе они себя подвергают, ибо хоть и скудной прибылью была братии эта пища, индейцы-то умирали, а тот человек владел ими по доверенности монастыря; и если в простоте душевной преподобный отец, глава всех францисканцев, принял посольство, возложенное на него правителями города, дабы свидетельствовать против индейцев и в обвинение братьев-доминиканцев, я не знаю и не берусь говорить, способствовало ли этому его решению то обстоятельство, что именем св. Франциска упомянутые выше индейцы были обречены на неволю и рабство; но можно не сомневаться в одном: все, что ни делал преподобный отец, он делал в простоте душевной, не ведая, что творит, и не замечая, сколько зла и несправедливости было в этом деле и посольстве, которое он взял на себя, а я утверждаю, что никогда не сомневался в его набожности и добродетельности, потому что я хорошо его знал, да и он меня не хуже. Когда наступило время отъезда, преподобному отцу не пришлось побираться с сумою, чтобы наскрести припасов, необходимых в дорогу, и можно сказать, что, соберись в плаванье сам король, его снарядили бы не лучше, а может даже менее щедро и обильно, ибо все жители острова думали и надеялись, что благодаря заступничеству преподобного отца они найдут оправдание и избавление от бед, а избавление состояло в том, чтобы убедить короля оставить им в пользование индейцев, полученных по репартимьенто, дабы смогли они без всякой помехи уморить этих несчастных, как оно и случилось. В письмах к королю все до небес превозносили преподобного отца, словно он был уже причислен к лику святых, и писали, что его величество может всецело и полностью положиться на столь святого и многоопытного мужа; а о братьях-доминиканцах писали, что те сами не знают, что говорят, что они без году неделя как приехали и не имеют ни малейшего опыта ни в обращении с индейцами, ни в делах этого края. Этим людям казалось, что весь успех дела и все их благополучие зависит от того, смогут ли они внушить королю величайшее доверие к преподобному отцу-францисканцу и величайшее недоверие к доминиканцам, которые в своих проповедях порицали их за грехи. Такие письма они написали епископу Бургосскому дону Хуану де Фонсеке, и Лопе Кончильосу, королевскому секретарю, которые вдвоем заправляли всеми делами королевства, а также камергеру Хуану Кабреро, который был арагонец родом и в большой милости у короля, и всем вообще, кто мог замолвить словечко за преподобного отца перед его величеством; написали они и членам Королевского совета, которые решали дела Индий, потому что в ту пору Совет Индий еще не сложился и не отделился от Королевского совета.

Когда братья-доминиканцы увидели, как спешат и торопятся горожане отправить в Кастилию преподобного отца Алонсо дель Эспиналя, чтобы обелить самих себя, а на них возвести обвинение, стали они держать совет (не преминув, я полагаю, вознести со слезами многочисленные и горячие молитвы), как им поступить в столь мудреном деле. В конце концов они порешили, что преподобный отец Антон Монтесино, который прочел ту проповедь, тоже поедет в Кастилию, потому что, как мы уже говорили, был он муж высокоученый, искушенный в мирских делах, сильный духом и деятельный; он должен был, говоря от своего имени и от имени всей братии, разъяснить, в чем состояла суть и основа его проповеди и какие причины побудили доминиканцев с этой проповедью выступить. Порешив на том, пошли братья-доминиканцы по городу собирать подаяние преподобному отцу на дорогу, и все, кто читают нашу историю, могут не сомневаться, что на сей раз дело не делалось так легко и просто, как в случае с вышеупомянутым францисканским приором, и от иных нечестивцев достались братьям-доминиканцам одни поношения, несмотря на то, что в городе их весьма почитали за святую жизнь, о которой всем было хорошо известно. В конце концов нашлись все же разумные и богобоязненные люди, которые помогли им и снабдили фра Антона Монтесино припасами на дорогу. И вот, оба преподобных отца отправились в путь, каждый на своем корабле, один — осыпанный всеми милостями и благами, какие только в силах дать люди, а другой всех этих благ и милостей лишенный, но всецело уповающий на господа; и молитвами тех, кто остался на берегу, оба благополучно добрались до Кастилии и отправились ко двору; и нужно полагать, что предварительно каждый из них посетил главу своего ордена, чтобы доложить о своем прибытии и дальнейших намерениях. Как уже было сказано, перед тем король вызвал к себе главу всех монастырей Кастилии и пожаловался ему, что братья-доминиканцы, посланные на Эспаньолу, ведут в своих проповедях речи в ущерб короне и сеют по острову смуту, и поручил ему исправить дело; и по этой причине глава всех монастырей написал викарию фра Педро де Кордова и всей братии, что королю стало известно, будто они, доминиканцы, в своих проповедях ведут речи в ущерб короне и сеют смуту; пусть же они хорошенько поразмыслят над словами, которые в этих проповедях сказали, и, если подобает, возьмут их обратно, дабы утихло смятение, охватившее короля и весь двор; а в самом начале он писал, что дивится, как могли братья-доминиканцы утверждать с амвона такое, что недостойно их облачения, и учености, и благоразумия. Одним словом, письмо главы всех монастырей было проникнуто умеренностью, ибо он полностью доверял благоразумию, набожности и учености вышеназванного фра Педро де Кордова и братьев-доминиканцев, находившихся вместе с ним; король же был явно разгневан вестями, которые прислали ему правители Эспаньолы в своих богопротивных письмах.