Расправа конкистадоров над приближенными Монтесумы — верховного вождя ацтеков.

Все это совершил Кортес со своими спутниками в провинции Таскала, о чем мы в подробностях расскажем ниже; ведь на деле его мало беспокоили всякие тонкости, он лишь искал средства и выжидал предлога и случая, чтобы достичь цели, к которой стремился, а именно поработить, и покорить, и разграбить всех, больших и малых, правых и виноватых, если только существовали виноватые, а об этом не мог он судить и не имел права выносить решения, ни de jure[92], ни de facto[93]. Напротив, он был обязан считать, как того требуют право и справедливость, что каждый из этих монархов есть законный господин и повелитель своих владений, и даже если бы один из них принес жалобу на другого, из того отнюдь еще не следовало, что жалоба эта справедлива. Но допустим, что Кортес получил непреложные и несомненные доказательства тому, что царь Монтесума и в самом деле вопреки справедливости угнетает и притесняет семпоальцев, — тогда ему следовало поступить так, как некогда Тит Квинтий, полководец римского народа, поступил с Коринфом и другими городами и селениями Греции, которые угнетал и притеснял Филипп, царь македонский. Когда Тит победил Филиппа и его македонцев, жители этих городов решили, что теперь им придется жить в рабстве у римлян; но Тит приказал провозгласить в присутствии большой толпы граждан, что от имени римского народа он дарует свободу коринфянам, локрам, фокийцам, эвбийцам, ахеянам, фтиотам, магнезийцам, фессалийцам и пертребам; услышав такие речи и постигнув их смысл, все толпой устремляются к Титу, дабы поблагодарить его и облобызать его руки, с возгласами и криками: «Отныне Тит — спаситель и защитник Греции». И столь могуч был этот клич радости, столь громогласен рев толпы и столь велик шум, что воздух прорвался, словно пронзенный стрелой, и вороны, пролетавшие в этот момент, попадали на землю, ибо крыльям их было не на что опереться. Так рассказывает об этом Плутарх в жизнеописании самого Тита. И если б так поступил Кортес с жителями Семпоалы, будь правда, что Монтесума незаконно покорил их и лишил свободы, тогда с полным основанием могли бы они благодарить его и звать своим спасителем и заступником. Но Кортес поступил наоборот, лишив и семпоальцев, и великого их царя и повелителя Монтесуму не только свободы, но и всех владений, и почестей, и даже самой жизни, и об этом с похвальбою пишет Гомара, его прислужник и летописец, и знает весь мир. И отсюда следует, что Кортес заслуживает имени отъявленного тирана, и узурпатора чужих царств, и душегуба, и истребителя несчетных племен, и пусть судит его любой разумный человек, особенно если он христианин; а наша история еще не раз докажет эту истину. Наконец, Кортес прибыл со своими людьми в Семпоалу, и оказалось, что это — преогромный город в 20 или 30 тысяч жителей, застроенный большими зданиями, сложенными из камня, скрепленного известью, а при каждом: доме был свой сад с проточной водой, так что Семпоала казалась вертоградом^{74} и земным раем. К наступлению ночи Кортес послал трех или четырех всадников взглянуть на город; и так как индейцы в своих дворах делают пол из известкового раствора, окрашенного красною охрою и отполированного так, что он кажется серебряной чашей, испанцы вообразили, что дворы вымощены золотыми или серебряными пластинами, и тут они вскачь возвращаются к Кортесу и говорят, что в городе все из серебра и золота. Вступают они в город; вышли их встречать сонмы народа и несколько знатных господ или вождей, которые провели Кортеса и христиан по городу до самого царского дворца; вышел оттуда царь в сопровождении великого множества старейшин и важных персон, и обратились они с Кортесом друг к другу с речами, в коих ни тот, ни другой не уразумели ни слова. Царь приказал отвести испанцев в обширные покои, где все они поместились, и множество индейцев, нарочно к ним приставленных, служили им и угождали, словно родным. Провели они здесь в покое и отдыхе пятнадцать дней, по истечении которых, как говорит Гомара, царь пожаловался Кортесу, что Монтесума его притесняет; но, как уже говорилось, все это надо считать измышлениями Кортеса и великим обманом, ибо скорее всего сам Кортес их подстрекал, и сеял смуту, и говорил, чтобы они не платили дани Монтесуме, а те из страха перед лошадьми и огнестрельным оружием не осмеливались ему перечить, ибо слышали о побоище, которое учинил он в Табаско. И как хватило у Кортеса совести уговаривать семпоальцев не платить дани Монтесуме и не только уговаривать, но даже приказывать? Разве разбирал он их дело и был в нем судьей, уполномоченным судить и выносить приговор? Но как мало трогали подобные тонкости эту заблудшую душу!

Итак, рассудив, сколь много чести, богатства и власти сулит ему все виденное им доселе в этом краю, Кортес решил закрепить за собой положение, которое присвоил вероломно и в обход своего господина Дьего Веласкеса, и продолжать задуманное и начатое дело тем путем, который почитал он самым верным и осуществимым; ибо все, что он затевал, выходило по его воле. Еще перед тем как прибрать к рукам флот и покинуть Кубу, Кортес завел себе там кое-каких друзей; после отъезда он втайне обзаводился все новыми и новыми друзьями во всех портах и краях, где появлялся с флотом, пока не прибыл туда, где оставило его наше повествование; и вот с теми, кому он больше всего доверял, заключил Кортес гнусную и бессовестную сделку, а честолюбие и алчность не позволили ему увидеть, сколь явно и очевидно изобличает он собственную бесчестность. Он подучил своих приспешников, чтобы те уговорили остальных избрать его губернатором этой земли, причем предварительно он сложит с себя должность главнокомандующего и передаст им все свои полномочия, дабы полностью снять с них обязанность обращаться за распоряжениями к Дьего Веласкесу и ждать от него приказа или чего бы то ни было. С этой целью Кортес измыслил следующее: его спутники должны основать здесь город, а он как главнокомандующий назначит городской совет, алькальдов, рехидоров и прочих должностных лиц, коих подобает назначать для управления городом; после чего в присутствии алькальдов и городского совета, как лиц, облеченных общественной властью и верных королю, он сложит с себя должность главнокомандующего, а они с общего согласия изберут его губернатором от имени короля Кастилии и т. д. Так и вышло, ибо он очень ловко все подстроил и был уверен, что его выберут. Алькальдами он назначил некоего Алонсо Пуэртокарреро, своего земляка из Меделина, и некоего Франсиско де Монтехо, уроженца Саламанки; оба они были того же пошиба, что он сам, и не очень высокого полета; он назначил также рехидоров, нотариуса и прочих должностных лиц. Судите же, какими располагал он полномочиями, если вступил сюда с флотом, который увел противозаконно, во главе которого стал самозванно и которого лишился бы, не успей он увести его обманом! И судите, чего стоили полномочия алькальдов, если эти полномочия они получили от Кортеса, и как компетентен был нотариус, если правами облек его тот же Кортес, и какую вообще законность могли иметь дела и поступки сего отъявленного тирана! Итак, назначив, как сказано, всех должностных лиц и дав имя городу, который назвал он Вилья Рика де ла Вера Крус, в присутствии алькальдов и нотариуса Кортес слагает с себя должность главнокомандующего и обращается к ним с такой речью: поскольку он прибыл сюда, дабы пройти по следам Хуана де Грихальвы и разведать, что это за побережье, будучи уполномочен на то Дьего Веласкесом, заместителем адмирала острова Кубы, а также отцами-иеронимитами, правителями острова Эспаньола, и поскольку никто из поименованных не имеет власти в тех краях, где он, Кортес, и его рать находятся ныне, он слагает с себя должность и передает оную в распоряжение присутствующих, как в распоряжение и во власть самого короля, что просит засвидетельствовать. Алькальды приняли его отставку и засвидетельствовали ее, как он просил; затем входят они в здание совета и совещаются о том, чтобы назначить и избрать его главнокомандующим, главою города и губернатором от имени короля, до той поры пока не поступит от монарха нового распоряжения. Порешив назначить его и выбрать на все названные должности, как о том заблаговременно сговорились и условились они с самим Кортесом, они зовут его в Совет и держат предлинную речь о том, сколь существенно для господа и короля, чтобы сыскался муж высоких доблестей, который возглавил, бы сих идальго как на время войны, так и на время мира; и вот они все сошлись-де на том, что Кортес справится лучше других, а потому они просят его и даже понуждают взять на себя заботы верховного правителя и главнокомандующего, дабы осуществить упования своих спутников и завоевать эти земли, на что они дают ему всю власть и полномочия от имени короля Кастилии. Так что можно судить, сколь законны и широки были власть и полномочия, на основании которых действовал Кортес в этих местах. Кортес согласился с большой охотою и сказал, что готов им всем служить; и не постыдился Гомара, слуга его и летописец, сказать в своей «Истории», что согласился он после недолгих просьб, ибо в ту пору ничего иного не чаял. Это его подлинные слова. Гомара мог бы добавить заодно, что до той поры Кортес ничего иного не искал и не домогался. Многие из спутников Кортеса возроптали против этого избрания, столь бессмысленного и мошеннического; среди них Дьего де Ордас, майордом Дьего Веласкеса, и Франсиско де Морла, его камердинер, и другие командиры, и люди всех званий, и некий Хуан Эскудеро, и прочие друзья и приближенные Дьего Веласкеса; и утверждали они, что это — величайшее предательство, совершенное против Дьего Веласкеса, и чудовищное злодеяние, и гнуснейшая низость. Кортес немедленно явился и велел схватить вышеуказанных и многих других, отвести их на флагманский корабль, а там заковать в железа и держать под строжайшим надзором. Через несколько дней Кортесу пришлось отпустить их по настоянию их друзей; однако ж некоторые из недовольных, стремясь во что бы то ни стало предать огласке это преступление против истины и справедливости, сговорились похитить один из бригов, бежать на остров Кубу и уведомить Дьего Веласкеса обо всем, что произошло и происходит; но случился между ними один доносчик, который их выдал. Узнав обо всем, Кортес многих приказал схватить, и одних повесил, других бичевал, а третьих поставил к позорному столбу; среди повешенных был Хуан Эскудеро; и многих он так проучил, что те не решались шевельнуться и рта раскрыть из страха перед тираном. Смею думать, что такие дела, как те, о которых идет речь, способен учинить лишь погрязший в грехах тиран. Прочие, люди хорошего рода и, насколько можно судить, достойные, затаились и в конце концов примирились с Кортесом; не знаю точно, можно ли оправдать то, что они поступились своей верностью и пренебрегли своим долгом по отношению к Дьего Веласкесу, но полагаю, что нельзя, судя по дальнейшим событиям. По великой своей хитрости Кортес не упускал из виду ничего, что могло бы упрочить положение, которое присвоил он всяческими неправдами и происками, ибо ему грозила ни много, ни мало, как смерть на виселице по приказу Дьего Веласкеса и самого короля, когда правда откроется и выйдет наружу, либо смерть от руки индейцев; и это могло приключиться в скорости, если бы кто-нибудь из тех, кто не одобрил и осудил его избрание, бежал из-под его тирании на одном из кораблей. И потому устроил он так, что все корабли были затоплены, и остался лишь один, на котором отправились уполномоченные, посланные им в Кастилию; замыслил он это втихомолку, дабы ему не чинили препоны, так как, если бы о замысле его дознались, нечего сомневаться, что никто из его спутников, ни друзья, ни враги, не пошли бы на такое дело. Кортес созвал к себе в большой тайне тех шкиперов, которым доверял больше, чем остальным, а также боцманов, либо матросов, когда не доверял шкиперам, и, предлагая им подарки и суля золотые горы, стал их всячески упрашивать, чтобы они сделали пробоины в таких-то и таких-то частях кораблей, так что те неминуемо должны будут пойти ко дну; а затем они пусть явятся к нему, улучив момент, когда вокруг него будет много народу, и доложат, что не в состоянии остановить течь и спасти корабли от затопления. Все было сделано по его слову, и, когда моряки пришли к нему с докладом, Кортес изобразил великую скорбь, ибо, когда было выгодно, умел искусно притворяться, и отвечал им, пусть-де хорошенько поразмыслят, а если продолжать плавание невозможно, пусть возблагодарят господа бога; и поскольку ничего иного не оставалось сделать, он распорядился, чтобы сняли с кораблей все, что может пригодиться, а прочее пускай достается морю. В конце концов спутники его стали кое о чем догадываться, и вскоре многие взбунтовались; и это был один из многочисленных случаев, когда Кортесу грозила гибель от рук самих испанцев; но он сумел умиротворить их и улестить, посулив почет и богатства. Затем он распорядился отправить в Кастилию уполномоченных, коими были, как говорилось выше, Алонсо Пуэртокарреро из Меделина, родины Кортеса, и Франсиско де Монтехо из Саламанки; они должны были отвезти королю вышеописанные дары и доложить ему о жителях и сокровищах этих земель, где его подданные немало потрудились ради монаршей службы и надеялись потрудиться еще больше и покорить ему великого и владетельнейшего царя ее и повелителя, который, как они дознались, живет вдали от побережья. Они должны были также умолять короля, Дабы утвердил он губернатором Кортеса, коего избрали они от монаршего имени, ибо он — человек небывалого мужества и усердия и потратил на этот флот все свое состояние; а на Дьего Веласкеса они должны были жаловаться и по возможности чернить его, умалчивая либо отрицая, что именно он собрал весь флот, измышляя тысячи уверток и выдавая за правду бесчисленные наветы и наговоры; и при этом они должны были даже дать понять, что, если пришлют другого главнокомандующего, войско откажется ему повиноваться; величайшее, хоть и подсахаренное бесстыдство! Все это было сказано в письме; император не читал этого письма, ибо прочти он его, дела не обернулись бы для Кортеса и его спутников так благоприятно, как это будет явствовать из последующего изложения. Уполномоченные отправились на том корабле, который избежал пробоин, из порта Пеньон, названного Кортесом Вилья Рика, в июле месяце 1519 года; в Севилью прибыли они, как мне кажется, в октябре. В это время там как раз находился священник Бенито Мартин, возвращавшийся на Кубу и возведенный в сан аббата Новой Испании, о чем говорилось выше, и он тотчас сообразил, что Кортес взбунтовался против Дьего Веласкеса. Поэтому чиновники севильской торговой палаты отобрали у них все золото, что везли они с собой (а именно 3000 кастельяно на собственные расходы и еще 3000 для передачи отцу Кортеса), а также дары царя Монтесумы; дары чиновники отослали в Вальядолид, дабы увидел их король, который, уже будучи избран императором, направлялся из Барселоны в Ла Корунью, откуда должен был выехать во Фландрию. Затем священник Бенито Мартин и названные чиновники уведомили обо всем епископа Бургосского дона Хуана де Фонсеку, который находился в Ла Корунье, где готовили флот для короля, и епископ написал королю в Барселону письмо, в коем хулил Кортеса за бунт против Дьего Веласкеса и называл его изменником, а также требовал виселицы для его уполномоченных и многое другое в том же духе. Названные уполномоченные и кормчий Аламинос, который был кормчим во время трех перечисленных путешествий Франсиско Эрнандеса, Грихальвы и Кортеса, отправились в Меделин к Мартину Кортесу, отцу Кортеса, и вместе с ним поехали в Барселону, терпя крайнюю нужду, ибо чиновники дали им очень мало денег на расходы. Узнав по дороге, что король уехал, они вместе с двором последовали в Ла Корунью, и по пути туда познакомился с ними я.