В это время на острове Эспаньола происходили многие важные события, и среди прочих следующие. Хотя индейцы острова неуклонно вымирали, испанцы все же продолжали истязать их и притеснять. Был среди них некто Валенсуэла, житель города Сан Хуан де Ла Магуана, юноша весьма беспутного нрава, который унаследовал от своего отца в неправедное и беззаконное владение рабов-индейцев, и ему принадлежали, среди прочих, угодья, где вождем и касиком был один индеец по имени Энрикильо. Этот Энрикильо мальчиком служил в монастыре святого Франциска, находившемся в испанском городе Вера Пас, в провинции, что у индейцев называется Харагуа, ударение на последнем слоге, где прежде царствовал царь Бехечио, ударение на предпоследнем слоге, один из пяти царей этого острова и главный над ними; о нем мы много рассказывали в первой и второй книгах нашей истории. Монахи обучили этого Энрикильо читать и писать и привили ему достаточно добрые нравы, а он в ответ на их заботу проявил большое прилежание, хорошо выучился нашему языку и всеми своими деяниями доказал, что учение у монахов пошло ему впрок. Угодья и владения его находились в провинции, которую индейцы называют Баоруко (ударение на предпоследнем слоге), что лежит с южной стороны этого острова, на 30, 40, 50 и 70 лиг по побережью ниже порта Санто Доминго. Этот касик и вождь упомянутой провинции Баоруко, закончив свое учение у монахов и возмужав, женился на одной благородной девице, индианке знатного рода по имени донья Люсия; они сочетались христианским браком в лоне нашей святой матери-церкви. Энрике был привлекателен с виду, высокого роста, статного и соразмерного телосложения; лицом он не был ни красив, ни дурен, но производил впечатление сурового и достойного человека. Вместе со своими индейцами служил он упомянутому молодому идальго Валенсуэле, как говорится, не за страх, а за совесть, терпеливо снося несправедливость своей рабской доли и ежедневные оскорбления. В числе скудного и убогого имущества была у него одна кобыла; но молодой тиран, которому он служил, отобрал ее силой. Не довольствуясь столь явным грабежом и произволом, Валенсуэла после того попытался осквернить брак касика и обесчестить его супругу, а когда касик узнал об этом и обратился с жалобой к своему господину, вопрошая, за что наносит ему тот подобную обиду и оскорбление, Валенсуэла, говорят, приказал избить его палками, дабы подтвердилась пословица: сперва оскорбили, потом избили. Отправился Энрике пожаловаться на нанесенное оскорбление заместителю губернатора, который пребывал в этом городе, некоему Педро де Вадильо, и нашел у него ту защиту, какую всегда находили индейцы у правосудия в наших Индиях и у служителей короля: Вадильо пригрозил касику, что если тот еще раз придет к нему с жалобой на Валенсуэлу, он, Вадильо, разделается с ним по-свойски; и говорят даже, что он не то бросил его в тюрьму, не то посадил в колодки. Не встретив поддержки у сего служителя правосудия, несчастный, когда его выпустили, решил отправиться в город Санто Доминго и обратиться с жалобой в суд и добрался туда в большой нужде, усталый и голодный, ибо денег у него не было и взять было неоткуда. Суд выправил ему охранное свидетельство, но дело его бесповоротно передал названному Вадильо. Вот как суды, и даже сам Королевский совет, что в Кастилии, приносили утешение страждущим и обиженным — передавали их в руки обидчиков и врагов! Возвратившись в город, который находился в 30 лигах оттуда, касик представил свои бумаги Вадильо, а тот, как рассказывают, стал поносить его и угрожать ему еще пуще, чем в первый раз; такое правосудие нашел у него касик. Да и хозяин его Валенсуэла, узнав обо всем, не поскупился на брань и угрозы: он-де его изобьет, и разделается с ним по-свойски, и убьет. Не боясь ни бога, ни справедливого возмездия, пригрозил он, что вместо ужина велит надавать ему палок и затрещин, дабы тот утешился и отдохнул с дороги; не сомневаюсь, что тут нет вымысла, ибо таков укоренившийся обычай, и таково презрение, которое питают испанцы к индейцам, все равно, вождям или подданным, и таков их произвол и бесчеловечная власть, которая дана им на горе этим несчастным. Итак, вытерпел новые обиды и поношения касик Энрикильо (так звали его те, кто знал его еще ребенком, когда он жил у отцов-францисканцев, и отсюда пошла привычка звать его всегда этим уменьшительным именем), вытерпел, говорю я, и затаился. Тут как раз вышел срок работы индейцев этой квадрильи, ибо они сменяли одна другую каждые несколько месяцев, а касик должен был их уводить и приводить, причем если недоставало хоть одного индейца, страдать и лить слезы приходилось касику, ибо ждала его брань, и пощечины, и побои, и тюрьма, и прочие муки и поношения. Итак, в свой черед Энрикильо вернулся к себе с дозволения юнца, который им распоряжался, хотя куда справедливее было бы, если бы индеец сам был господином этого человека; и, веря в свою правоту, и в свои силы, и в немногих бывших при нем индейцев, и в неприступность своего края, куда не могли добраться конные, положил он себе отныне не служить своему недругу, и не отправлять к нему ни единого индейца, и, стало быть, защищаться на своей собственной земле. И это испанцы назвали и поныне называют мятежом, почитая бунтовщиками и мятежниками Энрике и прочих индейцев, хотя, если судить по совести, подобно тому как бык или телка пытаются бежать с бойни, так и они просто-напросто спасались бегством от своих безжалостных врагов, которые убивают их и истребляют. Поскольку в назначенный срок Энрикильо не явился к Валенсуэле сам и не привел ему индейцев на работы, тот предположил, что из-за нанесенных ему обид касик ожесточился, и озлобился, и, как говорят испанцы, взбунтовался; а потому Валенсуэла отправился за ним с одиннадцатью людьми, дабы привести его силою, а затем предать мукам. Добравшись туда, застал он касика и его людей не врасплох, а при оружии: были у них копья с наконечниками из железа, гвоздей и рыбьей кости, и луки, и стрелы, и каменья, и все прочее, чем смогли они вооружиться. Они вышли ему навстречу во главе с касиком Энрикильо, и касик сказал Валенсуэле, чтоб тот возвращался обратно, ибо с ними не пойдет ни сам он, касик, ни кто-либо из его индейцев. Молодой Валенсуэла всегда держался с касиком, как с рабом, и так презрительно, словно тот — всего лишь грязь подорожная, ибо испанцы всегда относились и относятся к индейцам более чем пренебрежительно, и потому начинает он обзывать касика псом и поносить всеми бранными словами, какие приходят ему на ум. Затем кидается он на Энрике и на индейцев, а те в ответ — на него и его испанцев, да так проворно, что одного или двоих убили, а всех прочих изранили и обратили в бегство. Энрике не пожелал их преследовать и отпустил с богом, а Валенсуэле сказал: «Будьте благодарны, Валенсуэла, что я пощадил вас; ступайте прочь и больше мне не попадайтесь; берегитесь». Валенсуэла со своими людьми поспешно вернулся в Сан Хуан де Магуана, и хоть не излечился он от своей спеси, но был весьма в ней уязвлен. Весть о восстании Энрикильо разнеслась по всему острову; судейская коллегия дает приказ послать людей на его усмирение; собралось человек 70–80 испанцев, и отправляются они его искать. Истомившись усталостью и многодневным голодом, нашли они его в одном лесу; он вышел им навстречу, одних убил, других ранил; разбитые и униженные, порешили они воротиться обратно на великий позор себе и на горе. По всему острову гремит слава о победах Энрикильо; многие индейцы бегут из-под гнета и порабощения испанцев и устремляются под защиту и знамя Энрике, словно в неприступную твердыню, чтобы найти у него избавление подобно тому, как сходились к Давиду, бежавшему тирании Саула, все, кто был отягощен муками, и обременен долгами, и исполнен душевной горечи, о чем говорится в первом томе «Книги царств», глава 22: Et convenerunt ad cum omnes qui erant in angustia constituti et opressi aere alieno et amaro animo; et factus esteorum princeps fueruntque cum eo quasi quadringenti viri[94]. И точно так же собралось к Энрикильо более 300 человек со всего острова, подчинившись ему как военачальнику; а у него самого, как я слышал, не было и ста. Он обучал их, как надо сражаться, дабы отразить нападение врага; ни разу не допустил, чтобы его воины ограбили или убили хоть одного человека, и помышлял лишь о том, как бы защитить себя и соплеменников от испанцев, которые многократно пытались усмирить его и повергнуть к своим стопам. Сколь справедлива была война, которую вел Энрике против испанцев и сколь по праву был он избран главою и повелителем индейцев, что пришли к нему и стали под его начало (да и прочие индейцы острова имели полное право поступить точно так же), — о том непреложно свидетельствует история Маккавеев в Священном писании, а также сочинения из истории Испании, повествующие о делах дона Пелайо^{75}. Ведь индейцы не только вели справедливую борьбу в защиту своих естественных прав, но равным образом и с равным правом творили суд и возмездие за обиды, ущерб, смертоубийства, истребление своего народа и захват своих исконных земель. С точки зрения защиты естественных прав человека (мы оставляем в стороне догмы нашей святой веры, которая христианину служит еще одним основанием для естественной самозащиты), Энрике и немногие из индейцев, которых миновала беспощадная длань и чудовищный произвол испанцев, имели законное, более того — законнейшее основание преследовать их, уничтожать, карать и истреблять, как заклятых врагов и противников, разрушивших все великие государства, что существовали на острове. И все это они делали — и делали с полным правом — во имя защиты своих естественных прав, и войну эту по справедливости следует называть не войной, а естественной самозащитой. Вдобавок на стороне Энрике было еще более могущественное право, а именно право владыки, ибо на этом острове не осталось другого монарха и властителя, и таким образом он мог творить кару и возмездие, совершая правосудие по отношению к каждому испанцу, какого встретит. И на это нельзя возразить утверждением, что владыкой острова был король Кастилии и к нему должны были индейцы обратиться за правосудием, как утверждают иные люди, не сведущие ни в праве, ни в самих событиях. Этот довод — бессмыслица и лживая лесть, ибо исконные монархи и властители этого острова никогда не признавали себя подданными короля Кастилии; но с той поры, как земли эти были открыты, и вплоть до нынешних дней право и справедливость попирались, а дела были таковы: индейцев притесняли, истребляли в жестоких войнах и непрестанно угнетали в еще более жестоком рабстве, пока не усмирили полностью, как явствует из первой книги и из всей этой «Истории». Item[95], на этом острове никогда не было правосудия и ничто не было сделано, дабы дать удовлетворение индейцам, его обитателям и коренным жителям; а там, где правосудие отсутствует, угнетенный и обиженный может вершить его сам. Так утверждают знатоки права, и это мнение опирается на закон природы. И вышесказанное ничуть не умаляет верховной и всеобъемлющей власти, которую наместник божий даровал королям Кастилии в земном мире при условии, что народы вступят под сень этой власти как подобает и вкусят от нее всех благ, какие причитаются, ибо во всяком деле должен быть порядок, и управляться оно должно не чьей-то прихотью, а законами разума, подобно тому как все дела господа управляются и упорядочиваются разумом. По поводу этого предмета мы написали много трудов по-латыни и на кастильском языке.