Что касается законов и обычаев кубинских индейцев, то законы и обычаи эти держались здесь недолго по той же причине, что и на Эспаньоле, и никто о них ничего не узнал, ни мы, пришедшие на Кубу первыми, ни те испанцы, которые позже опустошили этот остров. Единственно, о чем мы можем судить с наибольшей достоверностью, это о том, что их цари и повелители правили без свода законов, manu regia[73], подобно тому как римляне в древнейшую пору повиновались не законам, а разумению и воле царя; и индейцы на этом острове тоже, должно быть, управлялись своими царьками, и те правили ими, как велит миролюбие и справедливость, ибо мы застали в их селениях покой и порядок. А когда жители какого-то царства, города или селения живут в мире, довольствуясь собственным достоянием, это ясно и непреложно свидетельствует о том, что в этом царстве, городе или селении существует и соблюдается правосудие, либо люди эти добродетельны по самой своей сути; ведь, как говорит философ^{46}, а также св. Августин в «De Civitate Dei»[74] книга II, глава 21, без правосудия люди не могут держаться вместе и прожить долго даже в одном доме. И так как мы видели, что обитатели Эспаньолы, и Кубы, и всех этих Индий живут в селах и больших поселениях вроде городов, мы можем, даже не зная о них ничего, кроме этого, с полным правом заключить, что либо властители их правили ими по справедливости, либо сами они в силу естественной своей природы жили, не обижая и не притесняя ближних. Как мы рассказали в нашей «Апологетической Истории», жители этих четырех островов — Эспаньолы, Кубы, Сан Хуан и Ямайки, а также островов Лукайос не ели человеческого мяса и не знали, что такое противоестественный грех, и воровство, и другие дурные обычаи; в первом до сей поры никто не усомнился; что касается второго, то ни один человек из тех, кто знал этих индейцев и общался с ними, не обвинял их в подобном грехе; и только Овьедо, который осмелился писать о том, чего не знал и не ведал, и о людях, которых отроду не видывал, ложно приписал им этот гнусный порок, сказав, что все они — содомиты, и сделал это с такой легкостью и решительностью, будто сообщал, что цветом кожи эти люди немного темнее и смуглее испанцев. То, что я говорю здесь, — правда, ибо я прожил на этом острове долгие годы, видел его обитателей и знал их, и был знаком с испанцами, как со священнослужителями, так и с мирянами, которые приехали сюда первыми с первым Адмиралом, да и сам отец мой в ту пору прибыл сюда с ним; и никогда ни разу я не слышал, чтобы кто-то обвинил или заподозрил индейцев в таком пороке, так же как не обвиняли и не подозревали в нем наших испанцев; наоборот, я не раз слышал от самих испанцев, которые угнетали индейцев и в конце концов уничтожали их: «О, какие праведники вышли бы из Этих людей, будь они христианами!», ибо наши знали, как добры индейцы от природы и насколько чужды им пороки; и позже я нарочно стал обращать на это внимание и расспрашивал всех, кто мог знать что-то или заподозрить, и мне неизменно отвечали, что ничего подобного и в помине не было. Среди тех, кого я расспрашивал, была одна старуха-индианка из рода касиков и вождей, которая в свое время вышла замуж за одного из первых на этом острове испанцев; во время исповеди мне пришло в голову спросить ее, водился ли за мужчинами острова такой порок и позорный грех до прихода сюда испанцев, и она отвечала: «Падре, ничего подобного не было и быть не могло, не то мы, женщины, разорвали бы мужчин в клочья, и ни один не уцелел бы». Когда мы вступили на Кубу, нам попался только один индеец в женском одеянии, которое называется нагуас и прикрывает тело от пояса до колен, и потому мы заподозрили, что дело нечисто, но точно ничего не узнали, и, может статься, этот человек (и подобные ему, если таковые имелись) по какой-то причине занимался женской работой и потому носил эту одежду, а вовсе не с порочной целью; Гален и Гиппократ рассказывают, что некоторые скифы заболевают особой болезнью, вызванной тем, что они много времени проводят в седле; чтобы излечиться, они делают себе кровопускание из неких вен, в конце концов теряют мужскую силу и, зная за собой этот изъян, меняют платье на женское не с какой-то позорной целью, а потому что начинают заниматься женскими делами, и ремеслами, и работой; то же самое могло случиться на Кубе или в других местах этих Индий, где встречались мужчины в женском одеянии; могли быть на то и другие причины, связанные с обрядами и обычаями индейцев, а отнюдь не какие-то постыдные побуждения. И у Овьедо хватает духу утверждать, что все индейцы с Кубы и с Эспаньолы — содомиты! Думается мне, что где бы ни пребывал ныне Овьедо, не миновать ему расплаты за этот вымысел, и дай боже, чтобы постиг он, за что именно расплачивается; поистине, облыжные возвел он поклепы на жителей этих островов и многих других мест в Индиях, обвинив их в чудовищных грехах и в скотоподобии; ведь стоит ему коснуться в своем повествовании индейцев, он слова сказать не может, не изрыгая хулы, и его поклепы облетели почти весь мир, ибо немало времени прошло с тех пор, как Овьедо дерзнул напечатать свою лживую историю, и мир принял ее на веру, которой не заслуживает писавший, потому что все, сказанное им об индейцах, — по большей части неправда и вымысел; но мир готов чтить любые бредни, какие только сходят с печатного станка, лишь бы там было что-нибудь новенькое и занятное, либо такое, что льстит обычной в миру склонности к стяжательству; к тому же издревле повелось, что всему плохому верят скорее, чем хорошему. Вот если бы на заглавном листе истории Овьедо стояло, что составитель ее — конкистадор и лютый враг индейцев, убивавший их и губивший в рудниках, о чем будет сказано ниже и в чем сам он сознается, то по крайней мере среди людей вдумчивых, и разумных, и добрых христиан его история не пользовалась бы уважением и не внушила бы веры.

Как я уже говорил, жители острова Куба были исполнены радушия и миролюбия, равно как и жители Эспаньолы, и, кажется, можно утверждать, что индейцы Кубы в этом отношении превосходили своих соседей, ибо, на мой взгляд, нельзя привести более красноречивого свидетельства их радушия, чем гостеприимство царя Гуаканагари и прием, который в течение долгого времени оказывал он первому Адмиралу и первым христианам, приехавшим открывать эти земли, о чем рассказано в первой книге. Его гостеприимству подстать радушие жителей провинции или селения Куэйба на острове Куба и добрый прием, который оказали они Алонсо де Охеде и его солдатам, когда те полумертвые выбрались из огромного болота, о чем рассказано в главе 60 второй книги; а ведь индейцы могли перебить всех пришельцев, и никто ничего не узнал бы, и точно так же мог поступить вышеназванный царь Гуаканагари со старым Адмиралом, когда у того погибло судно в гавани, названной им Навидад. Подобный прием оказали те же индейцы с острова Куба и баккалавру Ансисо, и Самудио, и Вальдивии, когда Ансисо добрался сюда с материка на одном корабле с небольшим экипажем, всеми покинутый и преследуемый неудачами; особенно радушный прием был ему оказан могучим властителем и царем провинции или области, которая называется Макака, средний слог долгий, и расположена на южном побережье; там есть гавань, лигах в 15–20 от гавани Сантьяго, если мне не изменяет память. Этот царь, или касик, называл себя Командором (почему он принял такое имя, мы скажем ниже); и он сам, и все его подданные сделали столько добра Ансисо и его спутникам, что и в родном доме их не могли принять лучше. Здесь и раньше появлялись испанцы, потому что все неудачники, которые уезжали с материка, попадали на этот остров, и всем им оказывали такой же прием. Один испанец, моряк, захворал и остался в селении этого вождя, ибо, надо думать, был не в состоянии уехать вместе с остальными в челнах на Эспаньолу. Этот моряк, научившись немного языку индейцев, рассказал касику и его подчиненным все, что сам он знал о христианской вере, особенно же научил их почитать деву Марию, и рассказал, что она матерь божия и осталась непорочною, родив младенца Иисуса, и он показал им образ пречистой девы, нарисованный на бумаге, который был при нем; касик попросил у него образ; и еще этот моряк многократно читал индейцам молитву Аве Мария. Он надоумил их построить храм, жилище для пречистой девы, и они построили такой храм и сделали там алтарь и в меру сил своих разукрасили его тканями из хлопка. Они расставили перед образом богородицы множество сосудов с едой и питьем на случай, если она проголодается днем или ночью. Моряк научил также касика и его подданных приветствовать богоматерь утром и вечером чтением молитвы. Царь и все прочие входили в храм, преклоняли колени, опускали долу голову, складывали руки с величайшим смирением и говорили: «Аве Мария, Аве Мария (святая Мария, помоги нам)», потому что по большей части, кроме этих слов, ничего не могли выучить. Такой обычай сохранился у них и после того, как моряк выздоровел и вернулся на Эспаньолу, и они творили обряд и читали молитву каждый божий день; когда же прибыл туда баккалавр Ансисо и его спутники, царь Командор тотчас с величайшей радостью взял их за руку и повел в храм, а там указал перстом на изображение пречистой девы и молвил, что изображение это не простое, и все индейцы очень его любят, ибо на нем представлена святая Мария, матерь божия. Невозможна описать, как преданно почитали богоматерь и сам касик, и все его индейцы; в ее честь они сложили песни, сопровождавшиеся плясками, и в песнопениях этих то и дело поминалось ее имя. По рассказам Ансисо, пречистая дева не раз являла индейцам чудеса, а потому ее стали почитать и в других селениях, которые прежде были не в ладах с племенем Командора. Об этом упоминает Педро Мартир в 6-й главе своей второй «Декады», где он рассказывает обо всем папе Льву X со слов самого Ансисо, с которым Педро Мартир имел беседу в Вальядолиде. Эту эпистолу Педро Мартир завершает следующими словами: «Haec volui, beatissime Pater, de incolarum religione recensuisse, quae non ab Anciso solum, verum etiam a pluribus aliis auctoritate pollentibus viris, scrutatus sum, quo intelligat Beatitudi tua quam docile sit hoc genus hominum, quamque facilis pateat es ad nostrae religionis ritus imbuendos aditus. Nequeunt ista fieri repente; paulatim ad Christi legem Evangelicam, in cuius culmine sedes, trahentur amnes, et tui gregis oves multiplicatas in dies magis ac magis, Beatissime Pater, intelliges. Haec ille»[75].