Стэнгулеску не обманул: официант отнес за кулисы ящик бордо, вернувшись, шепнул: «Ждут-с». И они прошли в общую для кордебалета и дебютанток грим-уборную. Молдаванин, изредка целуя в щеки девушек, подошел к трюмо Ставровой. Она кивнула, не повернувшись. Губарев отметил: четыре корзины с цветами, одна из них — от него. Многие голоса похожи, да и тогда была другая обстановка, вряд ли она запомнила его голос. Певица осторожно снимала грим. Стэнгулеску подсел, сказал бархатно:

— Конечно, мы здесь вторые, а может, и третьи, но, Полиночка, — на секунду! Мой друг князь Остерман, Александр Остерман, жалуй его — он от тебя в восторге!

Глядя на Губарева, граф поднял брови. Пришлось заговорить, хотя он хотел бы сделать это позже:

— Мадемуазель, я действительно в восторге. Это прекрасно. Все, что я скажу, прозвучит банально, но ваш голос выше всяких похвал.

Вполне сносная чушь, как раз то, что нужно. Ставрова обернулась лишь на миг.

— Благодарю, князь.» Садитесь… Простите, артистический беспорядок, через час номер… Садитесь, расскажите что-нибудь… Джерри, усади друга…

Все скороговоркой, мимоходом, одной рукой снимая грим, другой придерживая шаль. Сейчас она совсем другая, особая, лживо-свойская, артистическая, не похожая на ту, смеющуюся в подъезде, когда они удирали от Десницкого. Но все-таки ему было приятно, когда на прощанье, еще с одним поворотом на полсекунды и дежурной улыбкой, он услышал:

— Спасибо, князь, вы милы. Розы обворожительны.

Он выдержал битву с Курново, но в конце концов доказал, что от услуг штатных филеров надо отказаться. Пусть Киёмура выпадет на какое-то время из их поля зрения, пусть ему удастся что-то скрыть — лишь бы он ничего не заподозрил. Лучше найти хоть что-то, чем потерять все.

Господин Юдзуру снимал большую квартиру в доме, где жил японский торговый атташе, на Второй линии Васильевского острова. В этом же доме жил и Танака. Контора «Ицуми» находилась далеко, на Садовой, около Гостиногб двора, но Киёмура приезжал или приходил туда пешком ежедневно, ровно к десяти. Кроме того, он бывал на предприятиях, с которыми «Ицуми» поддерживала торговые связи. В первые же два дня, попавшие под контроль Губарева, японец посетил представительство завода «Гаррис» на Кирочной, контору «Мастерских ротативных двигателей «Гном» в Солдатском переулке и техническую контору фабрики «Эльмет» на Нижегородской. Эти три адреса были почти сразу проверены агентами ПКРБ; выяснилось, что никакими секретными заказами предприятия не занимаются, и деятельность Киёмуры во всех трех фирмах законна и оговорена в соответствующих инстанциях.

Времени у Губарева было мало, он знал — отчет перед Курново висит дамокловым мечом. Сейчас — после многократных посещений «Аквариума» — он был почти убежден: Танака и Киёмура ведут какие-то общие дела, но пока он не выяснит, что нужно Киёмуре, именно Киёмуре, связь представителя «Ицуми» с морским атташе ни о чем ему не расскажет.

В последующие пять дней Губарев всерьез пожалел, что отказался от услуг филеров. Он практически изучил все маршруты представителя «Ицуми», расписание его завтраков и обедов, мог издали узнать все детали туалета — от шляпы до портфеля. Киёмура редко пользовался авто или пролетками, больше — пешком. Чтобы не попасться японцу на глаза, приходилось проявлять изворотливость. Губарев проявлял, но награда была скудной, за все дни выявилось лишь два новых адреса: контора акционерного общества «Российский мотор» на Шпалерной и мастерские «Климов и сыновья» на Литейном. ПКРБ снова проверило оба предприятия и снова не обнаружило ничего, что говорило бы о шпионаже.

За пять дней торговый агент «Ицуми» посетил «Аквариум» три раза. Как всегда, он сидел за одним столиком с Танакой, а уезжая, как и раньше, садился в одну пролетку с атташе. Получалось, или Танака не отпускает Киёмуру от себя, или, наоборот, Киёмура не может обойтись без Танаки.

Стэнгулеску обещал познакомить Губарева с Танакой, как только представится случай. Губарев терпеливо ждал. В «Аквариуме» он по-прежнему сидел каждый вечер, но к Ставровой пока решил не заходить, лишь отсылал розы. У Зубина в госпитале был два раза; нога у инженера почти не болела, он уже обходился одним костылем. В последний приход Губарева они говорили о Киёмуре, и Зубин снова предположил: интерес «Ахмета» к змейковому сектору скорее всего — прикрытие чего-то более важного.

Как и ожидалось, шеф земельного банка Десницкий оказался завсегдатаем варьете; чуть ли не каждый вечер он занимал один и тот же столик, в центре, недалеко от эстрады. Обычно Десницкий являлся к канкану перед выступлением Ставровой, слушал «В холодном Париже» и исчезал, чтобы уже не вернуться. По словам приглядывавшего за ним Развалова, за кулисы Десницкий зашел за все время только два раза, и то «на айн секунд, шобы отмазку схлопотать».

В один из вечеров, запасшись букетом роз, Губарев встал за кулисы, прикрывшись складкой занавеса. Пока Ставрова пела, ему хорошо была видна сцена и часть зала — та, в которой сидел Десницкий. Как только песня кончилась, Десницкий оставил на столе деньги и ушел, не дожидаясь повторных выходов. Губарев ждал, прикрывшись занавесом. После третьего вызова Ставрова прошла мимо к грим-уборной. Прошелестело платье с буфами и разрезом, мелькнуло лицо — в густо наложенном гриме, сбросившее маску жеманства, усталое, безразличное. Мимо на сцену пробежали хористки. Выждав, он повернулся — Ставрова стоит у двери в фойе. Вдруг вернулась к занавесу, остановилась совсем рядом, прикрылась складкой — он видел теперь часть ее плеча. Только он подумал, что она от кого-то скрывается, и очень похоже — от Десницкого, как Ставрова повернулась.

— Господи, князь. Вы меня напугали.

Пытается понять, видел ли он ее возвращение.

— Мадемуазель, я проклинаю себя. Сейчас исчезну.

Улыбнулась.

— Наоборот, останьтесь. Вы кого-то ждете?

— Давно, с трепетом и, надеюсь, не нужно объяснять, кого.

Протянул цветы, она рассеянно взяла букет.

— Спасибо. Князь, я хотела вас попросить… — делая вид, что нюхает розы, обернулась к двери. — Вас не затруднит проводить меня?

— Вы еще спрашиваете… Всегда к вашим услугам, мадемуазель.

Кивнула, он пошел за ней. В грим-уборной пусто, все девушки на канкане. Прошел следом, подождал, пока она сядет к трюмо. Улыбнулась — все так же напряженно; он поклонился:

— Мне вас оставить?

— Нет, нет, побудьте со мной. Устраивайтесь. — Подождав, пока он сядет, взяла пуховку, тронула переносицу. — Вообще я хочу сделать ваш выговор.

— За что?

— С тех пор, как вы появились с графом Стэнгулеску, вы так ни разу и не зашли. Спасибо за розы, но совершенно не исключено, что я хотела вас видеть.

— Я не решился быть назойливым.

— Полно… Конечно, у вас свои заботы, своя жизнь, но все-таки можно было вспомнить.

— Вы отлично понимаете, я хотел бы зайти…

Повернулась, изучая что-то в нем и в то же время прислушиваясь к тишине в коридоре.

— Почему же не зашли?

— Я действительно хотел вас видеть.

Шаги. Точно, кто-то идет по коридору. Почти тут же постучали. Ставрова взглянула в зеркало.

— Князь, пожалуйста… Если стучат ко мне, я никого не принимаю.

— Вы уверены, что этот человек вам не нужен?

— Уверена. Вы поможете мне?

— Извольте.

Он встал, подошел к двери, открыл и столкнулся лицом к лицу с Десницким. Финансист на секунду отступил. Тут же, заметив сидящую у трюмо Ставрову, подался вперед. Так как Губарев держал руку на косяке — невольно ткнулся в нее грудью. Оба смотрели друг на друга в упор, Десницкий чуть надавил, пришлось выпрямить локоть. Кажется, шеф земельного банка разозлился.

— Разрешите пройти, милостивый государь, — прошипел он.