Полковник Туманов с облегчением вздохнул и засмеялся: вспомнил!

— Красин! — вслух повторил начальник контрразведки, — Красин, он же — Никитич… — Взглянул на Са-вина и опять рассмеялся: — Ради бога, Василий Мефодиевич, не смотрите вы на меня такими глазами!

— Меня удивило, что вы вдруг заговорили о Красине: он в Москве, член правительственного кабинета красных…

— У них это называется Совнарком, — поправил Туманов. — Ну а к чему я вспомнил об этом человеке?

Контрразведчик должен уметь проводить аналогии: называя фамилию, я назвал и подпольную кличку… В свое время мне пришлось долго и, к сожалению, безуспешно охотиться за Красиным, который имел кличку Никитич. В тысяча девятьсот четвертом я искал его в Петербурге, не догадываясь, что он в это время организовывал подпольную типографию в Москве… Разговор, впрочем, не о том. Я заметил когда-то закономерность: чем крупнее подпольный деятель, тем бесцветнее его кличка. «Никитич», «Петрович» — похоже, не правда ли?

— Извините, Александр Густавович, — развел руками Савин, — но я не в силах понять, к чему вы ведете…

— Сейчас поймете, — успокоил ого Туманов. — Помните, я высказал предположение, что разведка красных предельно активизирует свою работу в нашем тылу? Мы готовимся к наступлению — такое скрыть невозможно. Естественно, противник постарается узнать о наших планах как можно больше. Первым для нас сигналом был случай на симферопольской явке. Теперь — Петрович… Не знаю, какая связь между ними, но, что она существует, не сомневаюсь. Надо искать симферопольского беглеца — именно он приведет нас к Петровичу… — Выдержав паузу, Туманов твердо продолжал: — Мне нужен этот человек, капитан! Не следует забывать, что иногда умелый разведчик способен предопределить судьбу наступления целой армии… — И добавил: — Пожалуй, организуйте мне встречу с Акимом. Хочу поговорить с ним сам.

— Когда? — спросил Савин.

Резкий телефонный звонок помешал полковнику ответить, он снял трубку.

— Слушаю. Доброе утро, пяте превосходительство!..

Разговор был недолгим. Туманов осторожно положил на рычаг трубку и зло посмотрел на Савина.

— Поздравляю вас, капитан!

— Что случилось, господин полковник?

— Звонил генерал Артифексов — к нему обратился Астахов с просьбой немедленно устроить встречу с вер-ховным. Утверждал, что контрразведка не дает возможности заниматься делом, ради которого он здесь. Настаивает, что вчера ночью на него было совершенно нападение, организованное именно контрразведкой.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Потом Савин неуверенно сказал:

— У него нет никаких доказательств!

— Это несерьезно, капитан.

И вдруг Савина обожгла догадка. Подавшись вперед, он сдавленным от волнения голосом, сказал:

— Это блеф, Александр Густавович! Понимаете: это грандиозный блеф! Я понял, почему Астахов добивается встречи с главнокомандующим и почему он прямо указывает на нас! Он решил убедить верховного, что мы похитили у него сергеевский документ. Вы понимаете? Это тонкий расчет афериста!

Вот теперь пришло время полковнику Туманову забыть о задуманной игре — ему стало по-настоящему страшно. «И сам барон, и его окружение считают, что документ у Астахова, — думал он. — Если этот коммерсант скажет, что мы его ограбили… Ему поверят, не нам! И тогда…»

Туманов тихо проговорил:

— Не дай бог, чтобы Астахов додумался до того, что придумали за него вы! Если такое случится… — Ту-манов нервно дернул ворот кителя, — то от меня останется разве что этот хорошо сшитый мундир, а от вас…

— Не посмеют, Александр Густавович. Это невозможно! — глухо сказал Савин.

— В наше время все возможно!

Начальник контрразведки медленно поднялся. Встал и Савин. Капельки пота выступили на его лице.

— Идите, — тяжело произнес Туманов. — Я должен подумать, — И уже когда Савин открывал дверь, добавил: — Меня нет! Ни для кого!

Оставшись в одиночестве, полковник подошел к одной из своих излюбленных картин и задумался. Впервые за многие годы он почувствовал и поверил, что обстоятельства могут быть сильнее даже самого сильного человека. Конечно, ни Артифексов, ни тем более Вильчевский не забыли, как упрямо стремился он войти в число тех, кто намечал распродажу флота. Знают они, что эта неудача была воспринята им далеко не равнодушно? Помнят… И теперь, если Астахов действительно пожалуется, что сергеевский документ похищен, подозрение сразу падет на него, Туманова. Подозрение, опровергнуть которое не дано: в Ставке решат, что документ ему понадобился для контригры против самого Врангеля…

Туманов вдруг подумал: он, всю жизнь ставивший ловушки на других, оказался сам в западне. Надо было искать выход! Но где он?..

Как всегда к вечеру, по кольцу трех центральных улиц Севастополя текла бурливая, шумная, пестро одетая толпа.

В толпе этой шли Вера и Николай Журба.

— Господи, кого только не принесло сюда! — вздохнула Вера.

— Да, — согласился Журба. И подумал не без горечи: «Эх, Севастополь, Севастополь!.. Превратили тебя, город русских матросов, в белогвардейский балаган!..»

Вера и Николай шли в синематограф.

Как родилось такое решение, кто первым сказал о новом фильме, ни Вера, ни Журба, наверное, и вспомнить бы уже не смогли, но о том, что дало им право на это, оба помнили твердо. И каждый, разумеется, свое.

Вера хотела разгадать тайну Николая.

Узнав, что в дедовом доме появился посторонний человек, она почувствовала досаду. Вначале это и определило ее отношение к Журбе. Но потом был памятный разговор о Горьком… И тогда Николай заинтересовал ее: он так верно, умно говорил о ее любимом писателе, что впору было заслушаться. Вера сердилась на себя и потому была с Журбой резка до грубости. Дедов жилец старался напоминать о себе как можно реже: он рано уходил из дома и поздно возвращался или, наоборот, почти не покидал своей комнаты. И все-таки Вера, улучив момент, попыталась поговорить с ним на тему весьма и весьма ей не безразличную — как относится Николай к событиям, происходящим в России? Но, удивительное дело: он, так тонко чувствующий творчество лучшего пролетарского писателя, этого разговора не поддержал. Столь явная противоречивость была непонятна Вере.

Подпольная работа уже приучила Веру к осторожности и — в той, разумеется, мере, на какую вообще способна юность. Природная ее проницательность помогла понять, что Николая окружает какая-то тайна. Но дальше… Кем только не представляла она Журбу в своих раздумьях!.. И лишь за того, кем был он на самом деле, принять не могла.

Убежденная, что многие и многие ее сверстники делают для победы революции несравненно больше, она привыкла считать, будто люди, ведущие настоящую, связанную с постоянным риском борьбу, живут и работают где-то далеко от нее, в тех пределах, куда не заносили Веру даже самые смелые мечты. И потому она гораздо легче поверила бы, наверное, что Журба — оживший вдруг граф Монте-Кристо, нежели красный разведчик, чекист. Так или иначе, но загадка требовала срочного разрешения. Ради этого можно позволить себе пойти в синематограф и с человеком, куда менее знакомым!..

Вера надеялась, что в непринужденной обстановке сумеет вызвать Журбу на откровенность. В свою очередь, надеялся на это и Николай. Когда Вера неожиданно и открыто заговорила с ним о происходящем ныне, Журба был озадачен: с одной стороны, это обрадовало его, но с другой — столь наступательная откровенность настораживала.

В свое время Поляков учил Журбу:

«Если видишь, что честный, наш человек, может попасть по своей неопытности в беду, — помоги ему».

«Даже если ты занят делом? — спросил Журба. — Даже если обстоятельства не позволяют?»

«Дело у нас у каждого свое, ты прав. Да цель-то общая! — ответил Поляков. И усмехнувшись, добавил: — А обстоятельства… Их надо создавать — это труднее, чем подчиняться им, но зато надежнее!»

… И вот Вера и Николай неторопливо шли Екатерининской и не знали, как заговорить о том, что волновало обоих.