— Вера!.. — непослушными губами выговаривал Николай. — Как ты меня нашла?.

— Попей, миленький, попей…

Ощущение приятной, живой влаги на губах было недолгим, исчезала куда-то Вера, и он летел в темную глубокую пропасть. Казалось, не будет конца этому падению. Но вдруг темнота расступалась, и он оказывался в холодных, кипящих волнах Азова. Бесконечно и жадно пил горько-соленую воду и никак не мог утолить обжигающую жажду.

Скорее почувствовал, чем увидел: опять склоняется над ним чье-то лицо.

Поляков!..

— Где я? — кричал во весь голос, но почему-то не слышал себя. — Что со мной?!

— Тиф, Николай, тиф, у тебя!.. Держись, Николай!

— Куда Вера ушла? Где она?

— Ах ты, мать честная! — голос у Полякова огорченный. — Снова бредит!

«Да нет же, нет! — хочется закричать. — Она только что была здесь!»

Но оказывается, что уже ни о чем спрашивать и не надо: они с Верой идут вдоль берега — и светит солнце, и море играет, и волшебную музыку дарит миру невидимый оркестр…

А потом — опять падение в черную ночь. И тогда сквозь беспамятство и кошмары пробивается к нему ласковый голос Веры и он молит неизвестно кого об одном: пусть не погаснет родной голос, пусть зовет!

Голос звучал, Николай выбирался из пропасти, и снова шли они с Верой вдоль мори…

Уже осень раззолотила прощальным цветом деревья на улицах Севастополя. То ли потому, что заметно похолодало, то ли потому, что красные стояли у Пере-копа, но генерал Артифексов, к которому зашел со словами благодарности совладелец константинопольского банкирского дома Астахов, зябко поводил плечами.

— Когда землечерпательные караваны смогут двинуться в путь? — спросил Артифексов.

— Идет приемка на борт топлива, воды и провианта. Главный инженер порта уверил генерала Вильчевского и меня, что в трехдневный срок караваны будут готовы к отплытию.

Артифексов посмотрел на плотно закрытое окно, прислушался к неясному шуму улицы.

— Медлить нельзя, — вздохнул. — Трудно сказать, как будут развиваться дальнейшие события на фронте…

— Но, ваше превосходительство, — с мягкой укоризной в, — задержка случилась, как вы знаете, не по моей вине.

Астахов еще раз напомнил Артифексову о той нечестной игре, которую до последнего времени пытались вести с ним. Когда началось наступление в северной Таврии, переговоры были практически прекращены. Оправданием служил тот факт, что штаб, занятый военными действиями, не имеет возможности заниматься делом второстепенным, не требующим к тому же срочного решения. Но истинная причина бесконечных проволочек заключалась в другом: опьяненные первыми успехами наступления, врангелевские чины боялись продешевить — им казалось, что чем более ощутимых побед добьется армия, тем большую сумму смогут они запросить за имущество флота.

— Полно, Василий Степанович! — невесело ответил Артифексов. — Что теперь виновных искать. Караваны ваши.

— Моими они станут тогда, когда придут в порт назначения, — поправил его Астахов. — Я не суеверен, но знаете… Вот рассчитаюсь с правительством вооруженных сил Юга России, тогда и можно будет считать дело сделанным!

Провожая Астахова к двери, генерал Артифексов предлагал в случае необходимости обращаться лично к нему, в любое, как говорится, время.

— Благодарю, ваше превосходительство, — учтиво поклонился Астахов. — Но ничего серьезного, я думаю, случиться не может, а беспокоить столь занятого человека, как вы, по пустякам — право, грешно!

Чуть позже Астахов встретился с Бондаренко, который доложил: на каждом из судов караванов есть свои люди. Так что печаль нынче об одном — скорее бы выйти в море!

Можно было вздохнуть спокойно: все получалось как задумано!

Разрабатывая план операции по спасению судов и землечерпательных караванов, чекисты не собирались покупать у кого бы то ни было законно принадлежащее народу добро. Но вместе с тем переговоры Астахова с врангелевскими чинами являлись не отвлекающим маневром — они предусматривались планом. В проекте договора, представленного Астаховым правительству вооруженных сил Юга России, обуславливалось, что расчет будет произведен после того, как суда перегонят из Севастополя в один из иностранных портов. Но по замыслу чекистов караваны, выйдя в открытое море, должны были направиться не к чужим берегам, а в советский Новороссийск. И теперь, как явствовало из слов Бондаренко, все готово к тому.

Прощаясь, Бондаренко спросил:

— О Журбе ничего неизвестно? — и сразу, будто оправдываясь, торопливо добавил: — Девчушка тут есть одна, очень ей надо знать! Да и ребята интересуются.

— Кое-что знаю, — ответил Астахов. — Болел наш Николай долго — тиф, потом возвратный тиф… Но сейчас все в порядке: жив и здоров, работал вместе с другими товарищами среди махновцев.

— Так Махно вроде на нашу сторону перешел? — спросил Бондаренко.

— Да, но кто-то должен был поспособствовать этому, — Астахов улыбнулся. — А девчушку я знаю. Передайте ей: может статься, что недалек тот час, когда встретятся они с Николаем. Он сейчас в Особом отделе армии товарища Фрунзе.

— Вон как! Да, уж кому-кому, а чекистам скучать не приходится!

Астахов задумался.

— Мучит меня какая-то тревога. А в чем дело — не пойму!

— Может, просто устали?

— Нет! Не в этом суть. Вот что беспокоит: у нас каждый третий на судне знает истинную цель выхода в море…

— До отплытия недолго осталось…

— Это и утешает. Что ж, будем ждать!

Утром в день выхода судов в море генерал Артифексов конфиденциально сообщил Астахову «трагическое» известие: красные начали штурм Перекопа. В Южную бухту Астахов ехал в приподнятом настроении: близок, близок час победы!

… Причалы, у которых стояли землечерпалки, были оцеплены солдатами. Командовавший ими капитан отказался не только пропустить Астахова к причалам, но даже не захотел объяснить происходящее.

В этот момент и появился сопровождаемый несколькими офицерами контрразведки полковник Туманов. Увидев Астахова, направился прямо к нему.

— Каково, а?! — воскликнул вместо приветствия Туманов. — Вот вам случай убедиться, что контрразведка блюдет ваши интересы, как свои собственные! — Туманов даже внешнего приличия ради не скрывал, что ищет расположения Астахова.

— Ради бога, Александр Густавович, объясните мне, что происходит?

— Знаете, что задумали так называемые подпольщики? — начальник контрразведки попытался говорить в заданном ранее тоне, но, натолкнувшись на нетерпеливый и холодный взгляд Астахова, закончил совсем иначе, тоном доклада: — Используя пробольшевистски настроенных моряков, они собирались поднять в открытом море бунт и угнать караваны к красным!

Астахов почувствовал, что задыхается, все оборвалось в нем: операция, потребовавшая столько сил, сорвалась в тот момент, когда успех ее казался пред-решенным…

По-своему истолковав его состояние, Туманов поспешил сказать:

— Право, Василий Степанович, волноваться незачем! Теперь все позади: экипажи будут заменены. Это несложно: дипломированные инженеры с радостью станут к топкам, найдутся сотни желающих покинуть Севастополь… В общем, через день-два караваны выйдут в море и придут в порт назначения!

Астахов слушал начальника контрразведки, сжимая в бессильной ярости кулаки… Круто развернувшись, провожаемый удивленными взглядами, пошел к поджидавшей его коляске: сейчас ему необходимо было одиночество.

Он думал: «Теперь остается последнее — любым способом надо помешать белым вывести караваны из Севастополя».

Продержаться до прихода Красной Армии, — таким было решение. Для того, чтобы осуществить его, требовался Бондаренко…

Выслушав невеселые новости, Бондаренко какое-то время сидел неподвижно, будто окаменев, но когда заговорил, не было в его словах бесполезных теперь эмоций — Бондаренко начал речь с главного:

— Караваны мы придержим: расплавим подшипники в машинах. А когда дело до последнего момента дойдет, поднимем рабочих порта.