За окном шел дождь. «Как в такую погоду сухим к вокзалу добраться?» — будто сам себя спросил Головчанский. Потом налил чуть не полную чашку коньяка, завинтил бутылку пробкой, залпом выпил и, облокотившись на стол, задумался.

«Уходи, подлец, скорее уходи!» — мысленно умоляла Туманова. Однако Головчанский все сидел и сидел. Минут через десять его вроде бы стало подташнивать, но он, судя по лицу, мучительным усилием сдержал рвоту. Резко поднявшись, качнулся. Недолго постоял. Пошел было из кухни в комнату за пиджаком и вдруг повалился на стену. Прижавшись к стене плечом, уставился на Надю мутными расширенными глазами. Тяжело дыша, проговорил заплетающимся языком: «Лапушка… ты чего в бутылку… подсыпала?..» Это были последние слова Головчанского. Будто парализованный, он вроде бы хотел добраться до кровати, но едва только отшатнулся от стены — ничком рухнул на пол…

Дальнейшее Надя Туманова помнила смутно… Она долго искала ключ от двери, а тот, как обычно, оказался на гвоздике, вбитом в дверной косяк. Первое желание — вызвать «Скорую»! — сменилось мыслью: «А чем объяснить, что Головчанский оказался на даче?!» Она сунула бутылку в хозяйственную сумку. Скомкала и бросила туда рецепт. Схватила чашку, но та выскользнула из рук, упала и разбилась. Надя собрала осколки фарфора в сумку и, не закрыв дверь на замок, бросилась к райцентру.

Дождь лил как из ведра. В кооперативе не было видно ни души. Выбежав на проселочную дорогу, Туманова заметила густой куст шиповника и вытряхнула за ним содержимое сумки…

— Больше ничего не знаю, — тихо закончила Надя. — Когда в субботу вы с Олегом вышли из машины, у меня сердце чуть не остановилось. Решила — конец, арестовывать приехали…

«Вот уж действительно час от часу не легче», — подумал Антон. Надя казалась искренней до предела, но не верилось, что Головчанский, наливая коньяк из одной и той же бутылки, провел ночь без малейших признаков отравления, а утром, опохмелившись, скончался чуть ли не моментально. Бирюков поинтересовался мнением Тумановой, однако та ничего определенного сказать не могла. Дверь дачи всю ночь находилась на замке. Окно в кухне вообще не открывается. Словом, складывалась пресловуто-детективная ситуация.

— Сколько у вас ключей от дачи? — спросил Антон.

— У меня… и у Олега… Был еще запасной, но затерялся, — тихо сказала Туманова.

— Может, Олег его кому-то отдал… Скажем, тот же Головчанский попросил…

— Зачем?

— Чтобы переночевать. Кстати, вы с Александром Васильевичем раньше на даче встречались?

Туманова испуганно расширила глаза:

— Нет, я не сумасшедшая. Честное-пречестное слово, всю правду рассказала. Не верите?

— Верю, но не могу понять: кто и как подменил бутылку?

— Никто ее не подменял. Посудите, если бы кто-то входил в кухню, то следы на полу остались бы… Дождь ведь проливной хлестал…

— Следов, значит, не было?

— Нет, я не заметила. И бутылка вроде та же самая, со штампом на наклейке… Точно на том же месте стояла…

— Но пробку-то с нее кто-то свернул. Хорошо помните, что Головчанский вечером закрывал бутылку?

— Помню… Меня арестуют?

— За что?

— Ну… Головчанский… при мне умер.

— Вы ведь говорите, что в его смерти не виноваты.

— А чем я это докажу?

Бирюков, раздумывая, побарабанил пальцами по столу:

— Доказывать придется нам…

Слава Голубев сидел на краешке подоконника и сосредоточенно слушал Бирюкова, рассказывающего о только что состоявшемся разговоре с Надей Тумановой. Когда Антон закончил, Слава хлопнул ладонью по колену:

— И ты поверил в такую байку?

— В нашей работе, Славочка, прежде чем поверить, надо проверить.

— Обязательно проверим! Не Олег ли Туманов на почве ревности свел счеты со своим любимым начальником, а?..

— Еще что-нибудь скажешь?

— Скажу. Надю из числа подозреваемых исключать нельзя. Вот почему… Головчанский был единственным свидетелем ее грехопадения, и она решила его ликвидировать. Только сорвалось у нее что-то. Видимо, рассчитывала, что Александр Васильевич, хлебнув отравы, со всех ног помчится на вокзал и по дороге свихнется, а он раньше богу душу отдал. Ну, как версия, а?

— Жаль, что у нас в отделе нет должности оперативника по версиям, — усмехнулся Антон. — Это было бы твое коронное место — прямо на ходу придумываешь… Ну а у самого-то что нового?

Голубев поскучнел:

— Пока ноль без палочки. Всех пацанов из дачных домиков опросил — спали ночью, ничего не видели. Правда, один сказал, будто вечером в пятницу мальчишки с Заводской улицы жгли костер на берегу Ини, за кооперативом. Вроде хотели остаться на ночную рыбалку. Сейчас побегу на Заводскую, там у меня много друзей из подрастающего поколения.

Голубев соскользнул с подоконника и в дверях чуть не столкнулся с заглянувшим в кабинет высоким плечистым мужчиной.

— Иван Тимофеевич! — будто обрадовался Слава. — Здравствуйте!

— Здорово, — как давнему знакомому, ответил мужчина. — Где тут начальник угрозыска?

Голубев указал на Бирюкова:

— Вот этот молодой человек приятной наружности. Ко мне, Иван Тимофеевич, вопросы есть?

— Мне начальника надо.

— Тогда до свидания.

— Будь здоров. — Мужчина спокойно подошел к стулу, уселся и, кинув взгляд на дверь, за которой исчез Голубев, спросил Бирюкова: — Что за мальчуган?

— Старший оперуполномоченный по делам несовершеннолетних, — ответил Бирюков.

— Сам-то он совершеннолетний?

— Вполне. Два года на погранзаставе отслужил.

— Вон как… — Мужчина поднес ко рту кулак, кашлянул. — Стрункин моя фамилия. Зовут Иваном Тимофеевичем. Пришел внести пояснение. В общем, с Тоськой мы помирились, а поскольку гражданин Головчанский, как ходят слухи, помер, то у меня теперь к жинке претензий не будет.

— По-моему, и раньше у вас не было серьезных поводов, чтобы скандалы с ней учинять, — сказал Бирюков.

— Возможно, и так, — согласился Стрункин. — Тоська женщина озорная, но не блудливая. Головчанский мне покоя не давал. Это, авторитетно скажу, такой гусь, что и порядочную бабенку шутя мог с панталыку сбить.

— Знали его?

— Еще бы! До Олега Туманова я у Головчанского личным шофером был. Насмотрелся на любовные шашни, хотя он тогда еще главным инженером ПМК работал. А уж как начальник стал — пришлось мне по собственному желанию убираться. Бросил шоферить. На железную дорогу устроился, курсы рефрижераторщиков закончил. Теперь передовиком труда являюсь, а в ПМК до конца жизни баранку крутил бы без всякого почета.

— Может, Иван Тимофеевич, вы ошибались в Головчанском…

— Факты могу привести… Вот, значит, у Головчанского водилась такая порочная манера: как на объект поедет со смазливой сотрудницей, сам за руль садится. Мне, шоферу, вроде любезность делает. Отдохни, дескать, Тимофеич, от баранки. Хочешь — домой прогуляйся, хочешь — в гараже послесарничай, подсоби ребятам.

— С кем же из сотрудниц он ездил?

— А, считай, со всеми, какие лицом получше.

— Ну, Иван Тимофеевич, такого быть не может, — недоверчиво сказал Антон. — Если вы решили сделать пояснение, то говорите конкретно, а не общими фразами.

Стрункин кашлянул в кулак:

— Конкретно, машинистку Анну Огнянникову много раз возил. Дескать, на объекте чего-то отпечатать срочно требуется. А чего, спрашивается, без машинки Анна отпечатает?.. Не надо быть папой римским, чтобы понять, что к чему. Тут и козе понятно…

— Огнянникова тогда замужем была?

— За Олегом Тумановым. Олег электриком в ПМК работал, а она с Головчанским напропалую «печатала».

— Из-за чего Туманов и Огнянникова развелись?

— Анна нагишом сфотографировалась.

— Серьезно?

— Конкретный факт! Сам у Головчанского карточку видал. Бумаги как-то он из кармана стал вытаскивать, и карточка выпала. Я поднял — цирк! Анна — почти в одних туфельках на босу ногу, как гимнасточка…