Губарев улыбнулся.

— Не разрешу.

То есть как не разрешите?

— Так. Не напирайте, милейший, не напирайте.

Отлично, этот толстяк сейчас сгорит от ненависти.

— Вы… Вы.„Что вы себе позволяете?

— Милейший, я всегда позволяю себе то, что позволю.

— Я вам не милейший! Вы ведете себя непристойно!

— Тише. Лучше будет, если вы удалитесь, — легко вытеснил Десницкого в коридор, прикрыл дверь. — Я предупредил вас, теперь же вы меня всерьез рассердили. Поговорим спокойнее?

Изучая пляшущие глаза, вдруг услышал шорох. Кто-то стоит за поворотом к сцене. Кто? Надо проверить. Он цепко ухватил финансиста под локоть, почти волоком подтащил к сцене, глянул мельком — никого. Десницкий почти рычал:

— Вы за это ответите! Отпустите, черт вас возьми! Я позову полицию!

Развернул Десницкого спиной к коридору.

— Не нужно полицию. Настоятельно советую: никогда больше не появляться в этом коридоре.

Финансист готов разорвать, просто глаза лезут из орбит.

— Мальчишка! Хам!

Со сцены выбежал закончивший выступление кордебалет, и Губарев коротко и хлестко дал пощечину, С шумом, толкая и оттесняя их друг от друга, девицы спешили к себе; через чьи-то обнаженные плечи и воздушные прически Губарев, все еще улыбаясь, бросил:

— Любезнейший, если вы собираетесь вызвать меня на дуэль, я бываю здесь каждый вечер. Вы поняли?

Кордебалет исчез. Десницкий поправил лацкан, достал платок.

— Я обещаю вам, вы пожалеете об этом.

Вышел, нарочито тихо прикрыв дверь в фойе.

Вернувшись, Губарев прошел к трюмо, сел рядом со Ставровой. Он понимал, сейчас не нужно ничего объяснять. Судя по шушуканью за спиной, здесь уже обсуждали историю с пощечиной. Ставрова так и не повернулась, лишь сказала тихо:

— Когда б вы ни пришли, я буду вас ждать. Вы слышите?

— Спасибо.

Встав и поклонившись, вернулся в зал. За столиком Стэнгулеску пригнулся, зашептал, дыша перегаром:

— Что там у Ставровой? Я просто извелся.

— Джерри, ты о чем?

— Как «о чем»? Надеюсь, ты был у Ставровой?

— Нет, а что?

— Врешь, Алекс, но это меня не касается… — Стэнгулеску хохотнул. — Смотрю, вы все исчезли… Следом за Десницким— Танака. Ладно, не изображай голубка… Милая компашка составилась, не находишь?

— Джерри, компашка действительно милая, но поверь, я был не там.

— Понимаю. Ля дискресьон дю месьей э ленор дэ ля дам{«Честь дамы зависит от сдержанности кавалера» (фр.)}. Алекс, ты ведешь себя как настоящий мужчина, поздр-р-равляю!

Склонившись над столом, адъютант Курново осторожно положил бумаги.

— Владимир Алексеевич, простите, здесь материалы по Десницкому. Пока все, что удалось собрать.

— Вы ознакомились?

— Владимир Алексеевич, внимательно. По нашим каналам выявлены законспирированные счета Десницкого в двух немецких банках. Кроме того, зарегистрировано несколько неясных по содержанию встреч. Вот, посмотрите… — адъютант тронул листок с фамилиями. Курново всмотрелся.

— Люди, связанные с немецким посольством… Короче, не исключено, что он работает на немцев?

— Думаю, не исключено.

Изучив содержимое папки, полковник подумал, стоит ли ему связываться с Десницким. В любом случае нужно сначала узнать, кто за ним стоит.

— Станислав Николаевич, поручите Полуэктову заняться Десницким плотней. Да, и… Поставьте в известность о нем Губарева. Только прошу, не делайте это через агентуру. Достаточно телефонного звонка. И вот еще что… — Курново хотел попросить Николаевского поинтересоваться деятельностью фирмы «Ицуми», но вовремя решил: доверять это адъютанту рискованно. — Впрочем, все, вы свободны.

Прислушиваясь к резкому скрежету колес на поворотах, покачиваясь в такт хода трамвая, Губарев еще раз прикинул, что можно извлечь из только что полученного сообщения. Десницкий работает на немцев… Теперь легко объясняется интерес Танаки к их встрече. Сам факт, что Десницкий может работать на немцев, отлично действует — как прикрытие. Вдруг понял: сейчас его занимает только одно: собственное отношение к Полине Ставровой. Что бы он о ней не думал, эго та самая женщина, в которую он мог бы безнадежно влюбиться В то же самое время Ставрова сейчас в «Аквариуме» — единственный наверняка ни с кем не связанный человек. Получается — он просто обязан ее обольстить. Немедленно, как только представится случай. Глупость, нелепица, но это так…

Трамвай повернул к госпиталю, он спрыгнул на ходу, не дожидаясь остановки, — его ждал Зубин.

Пройдя по больничной аллее, Губарев увидел: рядом с инженером на скамейке лежали газета и журналы. Зубин кивнул: «садись», подождал, пока он сядет, взял сверток.

— Саша, не совершишь ли ради меня подвиг? Нужно отнести вот эти журнальчики, отдать их моей старой знакомой. Журнальчики забавные, «Аполлон», два последних номера, читал их от скуки, теперь надо вернуть. Глянь, если хочешь. — Протянул журналы, Губарев взял один из номеров, перелистал.

— Проверка?

— Мы друг друга уже проверили, — Зубин взял журналы, аккуратно завернул в газеты. — Впрочем, может быть, ты прав, в наше время все проверка. В любом случае прошу как о милости. Отнесешь?

— Конечно. Куда?

— Запоминай: Старо-Невский, сто тридцать один, вход с улицы, третий этаж, квартира восемнадцать, Таисия Афанасьевна… Запомнил? Если сейчас отнесешь, замечательно. Эта Таисия Афанасьевна… Понимаешь, милая пожилая дама, ангел во плоти, а добираться сюда ей трудновато, молила слезно вернуть чтиво…

— Что, только отдать журналы и все?

Посмотрел в упор.

— Нет. Пусть Таисия Афанасьевна передаст Анечке, что со мной все в порядке. Скажи, никаких передач не нужно, кормят не ахти, но терпимо… Еще… Еще, если будет удобно, поинтересуйся, как там Анечка…

— Хорошо.

— Видишь ли, это моя… Невеста, не невеста… Ну, что объяснять, скажешь, и все.

— Все сделаю, не волнуйся.

— Еще одно: когда выйдешь от Таисии Афанасьевны, позвони сюда, ладно? Дежурной в коридор. Скажешь — меня, Зубина, из двенадцатой…

Таисия Афанасьевна оказалась сухонькой старушкой с буклями, в изрядно ношенном опрятном шифоновом платье. Открыв дверь, она сощурилась, даже пригнулась, разглядывая Губарева, — на лестнице было темно.

— Кто это? Извините, что-то не помню.

— Таисия Афанасьевна, я от Зубина. От Андрея Григорьевича Зубина.

Сжала ладони, потерла их друг о друга, словно согревая.

— Господи, от Андрюши, — руки двигались мягко и ласково. — Что же вы стоите, миленький? Что стоите? Заходите, как вам не стыдно, заходите, не стойте. — Сухая ладошка потянулась к его плечу, обняла, вовлекая в прихожую. — Проходите, у меня тут темно, не обращайте внимания. — Ему показалось, она попыталась открыть дверь, которая была закрыта, и тут же взялась за соседнюю. — Темно, да? Как вас зовут? Да проходите, это просто окна во двор, там светлей… Как вас все-таки зовут?

— Александром.

Посмотрела отстраненно, вслушиваясь в звук имени.

— Живете в Петербурге?

— В Петербурге.

— И родители в Петербурге?

— Нет. Мама в Екатеринбурге.

Губарев незаметно осмотрелся:

комната большая, с высокими лепными потолками. Четыре окна, над каждым — тяжелые, собранные в большие складки портьеры. Старушка обошла вокруг стола, поправила вазу с яблоками, вернулась. Ведет она себя совершенно естественно, но в ее движениях есть что-то особое, не от хозяйки.

— Саша. Сашенька, — решительно повернула его к свету. — Дайте поглядеть на вас… Ну, просто… Просто добрый молодец. Наверняка хотите есть?

— Таисия Афанасьевна, спасибо, я сыт. Я и зашел на минутку, просто передать журналы. Вот.

Губарев не знал, что в эту минуту за одной из портьер стоит Алексей Солодовников — высокий, худой, с несколько тяжеловатым, будто рубленым лицом, пенсне на этом лице выглядело бы совершенно чужой деталью, если бы не глаза — внимательные, ничего не упускающие. Прижавшись к стене, Солодовников прислушивался к разговору — от того, решится ли он довериться этому человеку, зависело все. В какое-то время, угадав, что Таисия Афанасьевна развернула гостя спиной, Солодовников осторожно откинулся, открыв себе обзор и наблюдая за гостем.