Так к кому же обратиться? К Раскольцеву или к Власьеву?

Шкаликов прятался за закрытыми ставнями, Раскольцев и Власьев не прятались, жили на виду. Так кому же отдать предпочтение, к кому безопаснее обратиться, исходя из интересов дела?

Предположим, что тот, кто ищет Шкаликова, пришел бы в своих поисках к Раскольцеву или к Власьеву. Как бы выглядел этот приход?

Раскольцев врач. Он принимает в клинике и у себя на даче. Частная практика. У него есть квартира в Москве, но больных он принимает на даче. Каждый день к нему приходят десятки незнакомых людей.

Встреча с человеком, который навестил Шкаликова, могла пройти незамеченной. А если бы этот незнакомец, некий Сальге, сегодняшний Иоахим Пайпер, поехал к Власьеву?

До Томска он мог доехать на поезде или долететь на самолете. А от Томска до Чичка-Юла? Там ему пришлось бы пересесть на самолет местной авиалинии или ехать на пароходе. На пароходе долго… На самолете. Самолет местной авиалинии — это уже только десять пассажиров. Каждый новый человек приметен и остается в памяти его случайных спутников. На этом перегоне, не доезжая до Третьяков, мы уже обнаружили бы следы незнакомца.

Но это еще только часть пути. В Третьяки рейсовые самолеты не летают. От последнего аэродрома местного значения до Третьяков около двухсот километров. Двести километров лесной, никак не благоустроенной дорогой. Пешком там не пройдет непривычный человек. Таежный гнус до костей обгложет. Машина. Стало быть, еще более сузится горловина, в которую нырять этакому путешественнику. Предположим, он уговорит какого-то шофера заработать на такой поездке. Машина не иголка — ее никуда не спрячешь. Приезд в Третьяки чужой машины — событие. Все будут знать не только ее номер, но и шофера по имени и отчеству. Попутная машина? Его обязательно подробнейше расспросят, поинтересуются из простого любопытства, куда и зачем он едет. Здесь уж мы никак не проглядим его следы.

…До подмосковного аэродрома в тридцати километрах от города мы ехали сорок минут, до Томска три тысячи километров покрыли на реактивном лайнере за четыре часа. Три часа мы добирались на автомашине до Пышкино-Троицкого, до последней точки между Томском и Третьяками, которая была связана с областным центром автомобильной дорогой. Прыжок на самолете до Зимовского (это туда не доехала моя мать в ту зимнюю ночь), и мы на последнем до Третьяков аэродроме. Здесь местные жители знали друг друга в лицо. Знали здесь все и Николая Павловича Власьева. Работник областного управления без труда установил, что за весь год к Власьеву и в Третьяки ни один человек, сколько-нибудь похожий на посетителя Шкаликовой, не приезжал. И вообще не заезжал сюда никто из лиц неизвестных. Приезжали из областной газеты корреспонденты, работники обкома партии, работники разных областных организаций. Сам Власьев не выезжал из Третьяков с весны. Весной он выезжал на совещание, которое собирал обком партии. А дальше — посевная, сейчас в разгаре сенокос. Не до поездок председателю колхоза.

Из предосторожности мы еще раз сузили площадку. В Третьяки выехал предварительно сотрудник областного управления. Нам представлялось необходимым в Третьяках окончательно установить, не навещал ли кто Власьева. И тут в Зимовском меня настиг телефонный звонок Василия…

Вернемся немного назад и посмотрим, что происходило на станциях Рязань-I и Рязань-II.

Василий несколько дней кряду выходил к поездам дальнего следования и опрашивал проводников. Не так-то это было легко.

Представиться по форме нельзя. Ему могли ничего не ответить, а Шкаликову сообщить, что им интересуются.

К станции Рязань-II подошел поезд из Волгограда. Он шел в Москву. Василий начал опрос с первого вагона. Шел от проводника к проводнику. Приглянулась ему проводница попроще и подобрее, угадал ее общительный нрав.

— Скажите, — начал он, — вам никогда не приходилось делать денежные переводы?

Что и говорить, вопрос от незнакомого человека вполне удивительный и даже в какой-то степени нелепый. Но надо знать Василия. Очки, несколько растерянный и отрешенный вид. Проводница удивилась и переспросила:

— Переводы?

— Деньги по почте никогда не посылали?

— Посылала! А вам зачем знать? — насторожившись, спросила проводница.

А Василию того и нужно было — удивить и разговориться.

— Свои или чужие? — вновь спросил он.

Это уже было совсем удивительно.

— Зачем же это чужие? А кто вы такой?

Василий снял очки, и сразу беспомощным, наивным сделался весь его облик.

— Да вот тут… — заговорил он невнятно и скороговоркой, — отца разыскиваю… Ушел из дома… Деньги посылал, пока я рос. Да все под чужими фамилиями посылал, незнамо откуда! Мать не искала его… Я хочу найти, спасибо сказать!

В точку попал.

— Вот оно что! — воскликнула проводница. — Слыхала я что-то! Беги в десятый! Спросишь Пчелкина!

Василию пришлось действительно бежать: поезд стоит недолго.

У десятого вагона стояли два проводника.

— Кто из вас Пчелкин? — спросил, подбегая, Василий.

— Ну, я! — ответил проводник постарше…

— Мне на вас из третьего вагона указали…

— Семечки, что ли, покупаешь? — спросил в ответ Пчелкин.

— Нет, не семечки… Отца разыскиваю!

Пчелкин оказался человеком не без юмора. Он тут же ответил:

— Я детей не терял!

Смех — великое дело. Рассмеялись Пчелкин и его товарищ, и все стало близким и возможным, холодок отчужденности при встрече незнакомых людей растаял. Василий, как бы оправдываясь за свое неудачное обращение, объяснил:

— Ушел из дома… Отец ушел… Пятнадцать лет посылал мне деньги и никак не объявлялся! То из Баку, то из Волгограда, то из Арчеды… Мать не искала его. Я ищу. Может быть, я теперь ему могу помочь.

Пчелкин снисходительно улыбнулся.

— Знаю я твоего отца!

Вот она, поворотная точка во всем этом деле. Это уже не проблеск, это уже свет в полную силу, прорезающий тьму всей этой истории.

На встречный путь в это время подошел поезд Москва — Баку.

Пчелкин отвлекся, высматривая у вагона знакомых проводников. На платформу сошла толпа пассажиров. Кто совсем приехал, кто вышел прогуляться.

— Знаю, знаю я, помню такого… — продолжал Пчелкин. — Он даже мне фамилию свою называл… Запамятовал.

Василий, как и Пчелкин, оглянулся на проходящих мимо пассажиров. Прямо на него, в сером костюме, в защитных зеркальных очках, в соломенной шляпе, шел человек, удивительно схожий с тем, которого нарисовала дочка Шкаликова, чей словесный портрет попытались перенести на бумагу наши специалисты. Василий весь сжался. Все это могло быть лишь наваждением. Мысли были заняты этим человеком, в такую минуту всякое могло привидеться.

— Знаю я твоего отца! — твердо заявил Пчелкин. — Посылал я деньги по его просьбе. Он мне и фамилию свою называл…

Василий оглянулся на незнакомца. Тот отошел уже достаточно.

— Прибытков, Прибыткин, Прибылков… — вспоминал проводник. — Мы даже с ним пол-литра распили здесь на станции. Он проводил меня.

Василий стиснул зубы. Еще ни разу не подводило его чутье. Это безусловно незнакомец. Как его оставить? А Пчелкин говорил и говорил, не называя главного:

— Он здесь где-то неподалеку живет… Постой-ка! Он говорил, что у него дочь, а не сын…

— Так он же, наверное, нарочно так говорил! — нашелся Василий. — Скрывался — вот и говорил!..

— Притыков! — воскликнул проводник. — Герасим Иванович. Точно! Каждое второе число он здесь на платформе появляется… Найдешь!

— Спасибо! — воскликнул Василий и стремительно пошел за незнакомцем, скрываясь за общим потоком пассажиров.

— Постой! Погоди! — крикнул ему вслед пораженный Пчелкин.

Может быть, этот возглас сыграл роль — незнакомец вдруг поднялся в вагон. Сразу за ним в тот же вагон подниматься было нельзя. Василий остановился возле проводника соседнего вагона.

— Места есть? — спросил Василий.

— Есть места! Есть! — воскликнул проводник. — Куда ехать?