Уже вечерело, когда старший оперуполномоченный Демин и начальник ОУР Дремов, оставив служебный автомобиль за углом дома и расставив прибывших с ними оперов у входа в подъезд и под окнами квартиры Пьяных Марии, адрес которой все же был, наконец, установлен, настойчиво стучали в дверь, требуя открыть немедленно сотрудникам милиции.

На стук выходили жильцы подъезда, недовольные поднятым шумом, но, разобравшись в чем дело, уяснив, что это милиция пытается добиться аудиенции у Марии, или уходили к себе домой, или же толпились на лестничной площадке между первым и вторым этажами в ожидании развязки. При этом одни молчали, любуясь бесплатным зрелищем, вторые же говорили, что Машка-стерва дома и что давно уже пора Машку взять на цугундер. Были и такие, что предлагали сотрудникам милиции особо не церемониться, а выбить дверь, да вывести ее, заразу, под белые ручки на свет белый. Даже топор и ломик предлагали. Только не было тех, кто мог подтвердить подозрения оперативников, что именно у Машки была убита Елена. Как не пытался Дремов, проявив все свое природное обаяние, в паузах между стуком в дверь найти очевидцев хотя бы того, что видели Елену вчерашним днем у Пьяных в квартире, но таковых не находил. Даже демонстрация фотокарточек Елены, как еще живой, так и уже мертвой показывал, но нужного результата достичь не смог.

«Да мало ли к ней, к заразе, днем и ночью ходят, — пожимали плечами, полюбовавшись фотками осторожные соседи, — разве всех упомнишь, может и эта была тоже».

Возможно, кто-то и узнал в Елене вчерашнюю гостью Пьяных, да связываться с милицией, прокуратурой и судами не желал. «Себе, мол, такое счастье дороже обойдется — затаскают по судам. К тому же, раз за это дело взялась милиции, то пусть милиция им и занимается сама, а наша хата с краю — ничего не знаем».

— А что, может, и взаправду… — слыша поддержку народных масс, кивал головой на дверь квартиры Пьяных старший опер Демин, помня, что в сыске работают люди «нравом лихие да зла не творящие».

— Не спеши, — удерживал подчиненного начальник угро. — Время еще есть. — И вновь своим зычным басом требовал, чтобы Мария открыла дверь милиции. Да так требовал, что стекла в оконных проемах на лестничных площадках дрожали.

Дремову и самому хотелось так стукнуть ногой в дверь, чтобы она с петель слетела, да вот перспектива лишний раз встречаться с прокуратурой в случае непричастности Пьяных к убийству не радовала. И так еще туда «не заросла ментовская тропа» с прошлых лет, когда в МВД и Генпрокуратуре вдруг озаботились чисткой милицейских рядов. Приходилось в день не по одному разу туда ходить, в том числе и Дремову. Конечно, со временем прокурорская рьяность пошла на убыль, так зачем же ее вновь активизировать!

Наконец, когда к Дремовскому басу присоединились несколько женских альтов и сопрано с требованием открыть дверь, Пьяных сдалась.

— Ну, чего ломитесь, спать честным гражданам не даете, — нахраписто начала она, открыв дверь и держа перед собой, словно живой щит, десятилетнюю дочь, — чего ребенка пугаете?

Но, несмотря на ее нарочитый полублатной гонор, от оперативников не укрылось, как мелко-мелко дрожали ее руки, как тревожно и беспокойно бегали глазки: туда-сюда, туда-сюда. Словно пытались спрятаться, укрыться от холодно-пристальных взглядов оперов, да не находили место, где бы можно было это сделать.

«Чувствует кошка, чье сало умяла», — констатировал Демин поведение Пьяных и молча, одним плечом, оттер ее в глубь коридора.

— Чужие есть? Мужчины? — коротко поинтересовался Дремов, держа на всякий случай правую руки на рукояти пистолета в кармане куртки.

Вопрос был чисто риторический. Дремов уже знал, что Пьяных по данному адресу проживает только с ребенком. Но мало ли кто еще может находиться в шалмане. Хотя, если учесть… то не должно быть. Да мало ли что… ведь все существование таких как Пьяных вне логики здравого смысла. Однако же существуют. К тому же таких «пьяных» с каждым годом становится все больше и больше. И осторожность, проявляемая опытным оперативником, также имела право на существование. Еще «жив» был пример, в том числе и на памяти Дремова, как простой семейник» однажды чуть не зарубил топором наряд милиции, прибывший на его «умиротворение». Тогда, если бы не мгновенная реакция бывшего начальника милиции Амелина Виктора Петровича, пристрелившего буяна, то кто знает, скольким милицейским женам пришлось бы лить слезы, оплакивая своих супругов. А тут не семейный конфликт, тут убийство, а потому надо быть готовым ко всему.

— Нет! И не было, — с вызовом заявила Пьяных. — Дома только я да дочь. Отдыхали, спали, да вот вы ворвались, разбудили. Думаете, раз милиция, то все позволено… Думаете, что на вас, оборотни в погонах, управы не найти. Еще как найти!. Вот напишу завтра жалобу в прокуратуру, так погоны с вас и поснимают…

— Ладно, это будет завтра, — сдерживая себя, чтобы еще сильнее не напугать и так дрожащего мелкой дрожью ребенка, тихо, но жестко произнес Дремов. — А пока нам надо с тобой, госпожа Пьяных, потолковать откровенно. Тет-а-тет, как говорят французы. — И тоном, не допускающим чьего-либо возражения, потребовал чтобы девочка прошла с его сотрудником в свою комнату, а сам, взял для деликатности Пьяных под локоток, повел в другую, заглянув по пути в чрево пустой кухни.

Даже беглого взгляда хватило Дремову, чтобы определиться, что в коридоре, рядом с входной дверью под вешалкой с алюминиевыми крючками, один из которых был сломан, сиротливо стоит, прижавшись к стенке один ковер. А на давно не мытом полу возле него остался четкий след от второго ковра, также свернутого в рулон. «Видно, когда в спешке кто-то рванул тот ковер, то впопыхах и сломал крюк с вешалки, а тот, зацепившись за ворс ковра, так и остался в нем. Прав, прав был Куцевалов, когда предположил что-то подобное, — механически, но с внутренним удо-влетворением констатировал начальник розыска данный факт, не забыв отметить и интуицию начальника КМ. — Надо будет подсказать следователю, чтобы вешалку эту при проведении официального обыска изъял да направил на трассологическую экспертизу. Отличное доказательство для суда будет», — профессионально отметил он.

Зато в комнате над кроватью, где и должен был нахо-диться ковер, из стены сиротливо торчали вбитые в деревянные пробки гвоздики, а яркий прямоугольник не выгоревших от дневного света обоях даже при тусклом освещении электрической лапочки откровенно диссонировал с остальной частью стены. «А вот времени, чтобы после переезда повесить ковры на стены, Пьяных, в связи с ее пьянками да гулянками, не хватило», — вновь резюмировал Дремов, поддаваясь азарту охотника, взявшего верный след.

Настораживал и порядок на кухне, которую Дремов хоть и беглым взглядом, но осмотрел, отметив про себя отсутствие на столах бутылок, стаканов, стопок, рюмок, тарелок с остатками закуски — неотъемлемый атрибут любого притона или шалмана. Вывод напрашивался один — произведена тщательная уборка. И это в шалмане-то! Где даже перед самыми великими церковными праздниками никогда порядка не наводилось — всех устраивал привычный порядок вещей, когда грязь и антисанитария становились вполне традиционными. А тут, на тебе, чистота и порядок! Значит, дело нечисто.

Ходить вокруг да около было уже ни к чему, поэтому Дремов задал Пьяных вопросы в лоб:

— Кто убил Ленку Быка? Ты? Или только в ковер заворачивала?

— Никого я не убивала! — мгновенно отозвалась Пьяных, словно давно была готова к подобному вопросу. — Да и никакого Быка я не знаю, — чуть дрогнул ее голос, секунду до этого так переполненный праведного гнева. — Ты, мент, меня на понт не бери. Я и не таких видала, да до костей обглодала! Понял?! Если есть что ко мне конкретное — говори, да выметывайся. Мне спать пора… с дитем.

А вот вопрос начальника угро про ковер оставила без внимания, словно и не слышала такого. Впрочем, и вместо Лены Быка, женщины, произнесла это слово так, словно подразумевался мужчина по прозвищу Бык. Хитрила. И еще владела собой, не желая «колоться». И как не пыталась Мария воздействовать на оперативника нахрапом, только ведь не на того напала. Алексей Иванович и не таким нахрапистым «рога обламывал».