<1903–1906> Чужая * Ты чужая, но любишь, Любишь только меня. Ты меня не забудешь До последнего дня. Ты покорно и скромно Шла за ним от венца. Но лицо ты склонила — Он не видел лица. Ты с ним женщиной стала, Но не девушка ль ты? Сколько в каждом движенье Простоты, красоты! Будут снова измены… Но один только раз Так застенчиво светит Нежность любящих глаз. Ты и скрыть не умеешь, Что ему ты чужда… Ты меня не забудешь Никогда, никогда! <1903–1906> Апрель * Туманный серп, неясный полумрак, Свинцово-тусклый блеск железной крыши, Шум мельницы, далекий лай собак, Таинственный зигзаг летучей мыши. А в старом палисаднике темно, Свежо и сладко пахнет можжевельник, И сонно, сонно светится сквозь ельник Серпа зеленоватое пятно. <1903–1906> Детство * Чем жарче день, тем сладостней в бору Дышать сухим смолистым ароматом, И весело мне было поутру Бродить по этим солнечным палатам! Повсюду блеск, повсюду яркий свет, Песок — как шелк… Прильну к сосне корявой И чувствую: мне только десять лет, А ствол — гигант, тяжелый, величавый. Кора груба, морщиниста, красна, Но так тепла, так солнцем вся прогрета! И кажется, что пахнет не сосна, А зной и сухость солнечного света. <1903–1906> Поморье * Белый полдень, жар несносный, Мох, песок, шелюг да сосны… Но от сосен тени нет, Облака легки, высоки, Солнце в бледной поволоке — Всюду знойный белый свет. Там за хижиной помора, За песками косогора, Голой мачты виден шест… Но и море гладью млечной, Серебристой, бесконечной Простирается окрест. А на отмели песчаной Спит помор, от солнца пьяный, Тонко плачется комар, И на икрах обнаженных, Летним зноем обожженных, Блещет бронзовый загар. <1903–1906> Донник * Брат, в запыленных сапогах, Швырнул ко мне на подоконник Цветок, растущий на парах, Цветок засухи — желтый донник. Я встал от книг и в степь пошел… Ну да, все поле — золотое, И отовсюду точки пчел Плывут в сухом вечернем зное. Толчется сеткой мошкара, Шафранный свет над полем реет — И, значит, завтра вновь жара И вновь сухмень. А хлеб уж зреет. Да, зреет и грозит нуждой, Быть может, голодом… И все же Мне этот донник золотой На миг всего, всего дороже! <1903–1906> У шалаша * Распали костер, сумей Разозлить его блестящих, Убегающих, свистящих Золотых и синих змей! Ночь из тьмы пустого сада Дышит холодом прудов, Прелых листьев и плодов — Ароматом листопада. Здесь же яркий зной и свет, Тени пляшут по аллеям, И бегущим жарким змеям, Их затеям — счета нет! <1903–1906> Терем * Высоко стоит луна. Тени елей резки, четки. Я — в светлице у окна, Я бледнее полотна… В серебре пруты решетки. Мать, отец — все спят давно. Я с распущенной косою Загляделася в окно… Я бледна, как полотно, Как поляна под росою. Подоконник не велик, Все же можно здесь прижаться… С неба смотрит лунный лик — И у ног на половик Клетки белые ложатся. Да и я — как в серебре, Испещренная крестами… Долги ночи в сентябре! Но усну лишь на заре, Истомленная мечтами. <1903–1906> Горе * Меркнет свет в небесах. Скачет князь мелколесьем, по топям, где сохнет осока. Реют сумерки в черных еловых лесах, А по елкам мелькает, сверкает — сорока. Станет князь, поглядит: Нет сороки! Но сердце недоброе чует. Снова скачет — и снова сорока летит, Перелесьем кочует. Болен сын… Верно, хуже ему… Погубили дитя перехожие старцы-калики! Ночь подходит… И что-то теперь в терему? Скачет князь — и все слышит он женские крики. А в лесу все темней, А уж конь устает… Поспешай, — недалеко! Вот и терем… Но что это? Сколько огней! Нагадала сорока. |
