10. II.16 Мулы * Под сводом хмурых туч, спокойствием объятых, Ненастный день темнел и ночь была близка, Грядой далеких гор, молочно-синеватых, На грани мертвых вод лежали облака. Я с острова глядел на море и на тучи, Остановясь в пути, — и горный путь, виясь В обрыве сизых скал, белел по дикой круче, Где шли и шли они, под ношею клонясь. И звук их бубенцов, размеренный, печальный, Мне говорил о том, что я в стране чужой, И душу той страны, глухой, патриархальной, Далекой для меня, я постигал душой. Вот так же шли они при Цезарях, при Реме, И так же день темнел, и вдоль скалистых круч Лепился городок, сырой, забытый всеми, И человек скорбел под сводом хмурых туч. 10. II.16 Сирокко * Гул бури за горой и грохот отдаленных Полуночных зыбей, бушующих в бреду. Звон, непрерывный звон кузнечиков бессонных. И мутный лунный свет в оливковом саду. Как фосфор, светляки мерцают под ногами; На тусклом блеске волн, облитых серебром, Ныряет гробом челн… Господь смешался с нами И мчит куда-то мир в восторге бредовом. 10. II.16. Псалтирь * Бледно-синий загадочный лик На увядшие розы поник, И светильники гроб золотят, И прозрачно струится их чад. — Дни мои отошли, отцвели, Я бездомный и чуждый земли: Да возрадует дух мой господь, В свет и жизнь облечет мою плоть! Если крылья, как птица, возьму, И низринусь в подземную тьму, Если горних достигну глубин, — Всюду ты, и всегда, и един: Укажи мне прямые пути И в какую мне тварь низойти. 10. II.16 Миньона * В горах, от снега побелевших, Туманно к вечеру синевших, Тащилась на спине осла Вязанка сучьев почерневших, А я, в лохмотьях, следом шла. Вдруг сзади крик — и вижу: сзади Несется с гулом, полный клади, На дышле с фонарем, дормез: Едва метнулась я к ограде, Как он, мелькнув, уже исчез. В седых мехах, высок и строен, Прекрасен, царственно спокоен Был путешественник… Меня ль, Босой и нищей, он достоин И как ему меня не жаль! Вот сплю в лачуге закопченной, А он сравнит меня с Мадонной, С лучом небесного огня, Он назовет меня Миньоной И влюбит целый мир в меня. 12. II.16 В горах («Поэзия темна, в словах не выразима…») * Поэзия темна, в словах не выразима: Как взволновал меня вот этот дикий скат, Пустой кремнистый дол, загон овечьих стад, Пастушеский костер и горький запах дыма! Тревогой странною и радостью томимо, Мне сердце говорит: «Вернись, вернись назад!» Дым на меня пахнул, как сладкий аромат, И с завистью, с тоской я проезжаю мимо. Поэзия не в том, совсем не в том, что свет Поэзией зовет. Она в моем наследстве. Чем я богаче им, тем больше я поэт. Я говорю себе, почуяв темный след Того, что пращур мой воспринял в древнем детстве: — Нет в мире разных душ и времени в нем нет! 12. II.16 Людмила * На западе весною под вечер тучи сини, Сырой землею пахнет, бальзамом тополей. Я бросил фортепьяны, пошел гулять в долине, Среди своих спокойных селений и полей. Соседский сад сквозится по скатам за рекою, Еще пустой, весенний, он грустен, как всегда. Вон голая аллея с заветною скамьею, Стволы берез поникших белеют в два ряда. И видел я, как тихо ты по саду бродила, В весеннем легком платье… Простудишься, дружок! От тучи сад печален, а ты, моя Людмила? От нежных дум о счастье? От чьих-то милых строк? Ночной весенний ливень, с каким он шумом хлынул! Как сладко в черном мраке его земля пила! Зажгли мне восемь свечек, и я пасьянс раскинул, И свечки длились блеском в зеркальности стола. 13. II.16 «Стена горы — до небосвода…» * Стена горы — до небосвода. Внизу голыш, шумит ручей. Я напою коня у брода, Под дымной саклею твоей. На ледяном Казбеке блещет Востока розовый огонь. Бьет по воде, игриво плещет Копытом легким потный конь. |
