13. II.16 Индийский океан * Над чернотой твоих пучин Горели дивные светила, И тяжко зыбь твоя ходила, Взрывая огнь беззвучных мин. Она глаза слепила нам, И мы бледнели в быстром свете, И сине-огненные сети Текли по медленным волнам. И снова, шумен и глубок, Ты восставал и загорался — И от звезды к звезде шатался Великой тростью зыбкий фок. За валом встречный вал бежал С дыханьем пламенным муссона, И хвост алмазный Скорпиона Над чернотой твоей дрожал. 13. II.16 Колизей * Дул теплый ветер. Точно сея Вечерний сумрак, жук жужжал. Щербатый остов Колизея Как чаша подо мной лежал. Чернели и зияли стены Вокруг меня. В глазницы их Синела ночь. Пустырь арены Был в травах, жестких и сухих… Свет лунный, вечный, неизменный, Как тонкий дым, белел на них. 13. II.16. Стой, солнце! * Летят, блестят мелькающие спицы, Тоскую и дрожу, А все вперед с летящей колесницы, А все вперед гляжу. Что впереди? Обрыв, провал, пучина, Кровавый след зари… О, если б власть и властный крик Навина: «Стой, солнце! Стой, замри!» 13. II.16 «Солнце полночное, тени лиловые…» * Солнце полночное, тени лиловые В желтых ухабах тяжелых зыбей. Солнце не греет — на лица суровые Падает светом холодных лучей. Скрылись кресты Соловецкой обители. Пусто — до полюса. В блеске морском Легкою мглой убегают святители — Три мужичка-старичка босиком. 7. IV.16 Молодость * В сухом лесу стреляет длинный кнут, В кустарнике трещат коровы, И синие подснежники цветут, И под ногами лист шуршит дубовый. И ходят дождевые облака, И свежим ветром в сером поле дует, И сердце в тайной радости тоскует, Что жизнь, как степь, пуста и велика. 7. IV.16 Уездное * Светит, сети ткет паук… Сумрак, жаркие подушки, Костяной бегущий стук Залихватской колотушки. Светит, меркнет поплавок — В золотистой паутине Весь лампадный уголок… Горячо мне на перине, Высока моя постель… Убаюкивает, тая, Убегающая трель, Костяная и пустая. 20. IV.16 В Орде * За степью, в приволжских песках, Широкое алое солнце тонуло. Ребенок уснул у тебя на руках, Ты вышла из душной кибитки, взглянула На кровь, что в зеркальные соли текла, На солнце, лежавшее точно на блюде,— И сладкой отрадой степного, сухого тепла Подуло в лицо твое, в потные смуглые груди. Великий был стан за тобой: Скрипели колеса, верблюды ревели, Костры, разгораясь, в дыму пламенели, И пыль поднималась багровою тьмой. Ты, девочка, тихая сердцем и взором, Ты знала ль в тот вечер, садясь на песок, Что сонный ребенок, державший твой темный сосок, Тот самый Могол, о котором Во веки веков не забудет земля? Ты знала ли, Мать, что и я Восславлю его, — что не надо мне рая, Христа, Галилеи и лилий ее полевых, Что я не смиреннее их,— Аттилы, Тимура, Мамая, Что я их достоин, когда, Наскучив таиться за ложью, Рву древнюю хартию божью, Насилую, режу, и граблю, и жгу города? — Погасла за степью слюда, Дрожащее солнце в песках потонуло. Ты скучно в померкшее небо взглянула И, тихо вздохнувши, опять опустила глаза… Несметною ратью чернели воза, В синеющей ночи прохладой и горечью дуло. 27. VI.16 Цейлон * Окраина земли, Безлюдные пустынные прибрежья, До полюса открытый океан… Матара — форт голландцев. Рвы и стены, Ворота в них… Тенистая дорога В кокосовом лесу, среди кокосов — Лачуги сингалесов… Справа блеск, Горячий зной сухих песков и моря… Мыс Дондра в старых пальмах. Тут свежей, Муссоном сладко тянет, под верандой Гостиницы на сваях — шум воды: Она, крутясь, перемывает камни, Кипит атласной пеной… Дальше — край, Забытый богом. Джунгли низкорослы, Холмисты, безграничны. Белой пылью Слепит глаза… Меняют лошадей, Толпятся дети, нищие… И снова Глядишь на раскаленное шоссе, На бухты океана. Пчелоеды, В зелено-синих перьях, отдыхают На золотистых нитях телеграфа… Лагуна возле Ранны — как сапфир. Вокруг алеют розами фламинги, По лужам дремлют буйволы. На них Стоят, белеют цапли, и с жужжаньем Сверкают мухи… Сверху, из листвы, Круглят глаза большие обезьяны… Затем опять убогое селенье, Десяток нищих хижин. В океане, В закатном блеске, — розовые пятна Недвижных парусов, а сзади, в джунглях, — Сиреневые горы… Ночью в окна Глядит луна… А утром, в голубом И чистом небе — Коршуны Браминов, Кофейные, с фарфоровой головкой: Следят в прибое рыбу… Вновь дорога: Лазоревое озеро, в кольце Из белой соли, заросли и дебри. Все дико и прекрасно, как в Эдеме: Торчат шипы акаций, защищая Узорную нежнейшую листву, Цветами рдеют кактусы, сереют Стволы в густых лианах… Как огонь, Пылают чаши лилии ползучей, Тьмы мотыльков трепещут… На поляне Лежит громада бурая: удав… Вот медленно клубится, уползает… Встречаются двуколки. Крыши их, Соломенные, длинно выступают И спереди и сзади. В круп бычков, Запряженных в двуколки, тычут палкой: «Мек, мек!» — кричит погонщик, весь нагой, С прекрасным черным телом… Вот пески, Пошли пальмиры, — ходят в синем небе Их веерные листья — распевают По джунглям петухи, но тонко, странно, Как наши молодые… В высоте Кружат орлы, трепещет зоркий сокол… В траве перебегают грациозно Песочники, бекасы… На деревьях Сидят в венцах павлины… Вдруг бревном Промчался крокодил — шлеп в воду, — И точно порохом взорвало рыбок! Тут часто слон встречается: стоит И дремлет на поляне, на припеке; Есть леопард, — он лакомка, он жрет, Когда убьет собаку, только сердце; Есть кабаны и губачи-медведи; Есть дикобраз — бежит на водопой, Подняв щетину, страшно деловито, Угрюмо, озабоченно… Отсюда, От этих джунглей, этих берегов До полюса открыто море… |
