10. IX.15 Белый цвет * Пустынник нам сказал: «Благословен господь! Когда я изнурял бунтующую плоть, Когда я жил в бору над Малым Танаисом, Я так скорбел порой, что жаловался крысам, Сбегавшимся из нор на скудный мой обед, Да спас меня господь от вражеских побед. И знаете ли чем, какой утехой сладкой? Я забавлял себя своею сирой хаткой, Я мел в горах нашел — и за год раза три Белил ее, друзья, снаружи и внутри. Ах, темен, темен мир, и чувствуют лишь дети, Какая тишина и радость в белом цвете!» 10. IX.15 Одиночество («Худая компаньонка, иностранка…») * Худая компаньонка, иностранка, Купалась в море вечером холодным И все ждала, что кто-нибудь увидит, Как выбежит она, полунагая, В трико, прилипшем к телу, из прибоя. Потом, надев широкий балахон, Сидела на песке и ела сливы, А крупный пес с гремящим лаем прядал В прибрежную сиреневую кипень И жаркой пастью радостно кидался На черный мяч, который с криком «hop!» Она швыряла в воду… Загорелся Вдали маяк лучистою звездой… Сырел песок, взошла луна над морем, И по волнам у берега ломался, Сверкал зеленый глянец… На обрыве, Что возвышался сзади, в светлом небе, Чернела одинокая скамья… Там постоял с раскрытой головою Писатель, пообедавший в гостях, Сигару покурил и, усмехнувшись, Подумал: «Полосатое трико Ее на зебру делало похожей». 10. IX.15 «К вечеру море шумней и мутней…» * К вечеру море шумней и мутней, Парус и дальше и дымней. Няньки по дачам разносят детей, Ветер с Финляндии, зимний. К морю иду — все песок да кусты, Сосенник сине-зеленый, С елок холодных срываю кресты, Иглы из хвои вощеной. Вот и скамья, и соломенный зонт, Дальше обрыв — и туманный, Мглисто-багровый морской горизонт, Запад зловещий и странный. А над обрывом все тот же гамак С томной, капризной девицей, Стул полотняный и с книжкой чудак, Гнутый, в пенсне, бледнолицый. Дремлет, качается в сетке она, Он ей читает Бальмонта… Запад темнеет, и свищет сосна, Тучи плывут с горизонта… 11. IX.15 Война * От кипарисовых гробниц Взлетела стая черных птиц, — Тюрбэ расстреляно, разбито. Вот грязный шелковый покров, Кораны с оттиском подков… Как грубо конское копыто! Вот чей-то сад; он черен, гол — И не о нем ли мой осел Рыдающим томится ревом? А я — я, прокаженный, рад Бродить, вдыхая горький чад, Что тает в небе бирюзовом: Пустой, разрушенный, немой, Отныне этот город — мой, Мой каждый спуск и переулок, Мои все туфли мертвецов, Домов руины и дворцов, Где шум морской так свеж и гулок! 12. IX.15 Засуха в раю * От пальм увядших слабы тени. Ища воды, кричат в тоске Среброголосые олени И пожирают змей в песке. В сухом лазоревом тумане Очерчен солнца алый круг, И сам творец сжимает длани, Таит тревогу и испуг. 12. IX.15 «У нубийских черных хижин…» * У нубийских черных хижин Мы в пути коней поили. Вечер теплый, тихий, темный Чуть светил шафраном в Ниле. У нубийских черных хижин Кто-то пел, томясь бесстрастно: «Я тоскую, я печальна Оттого, что я прекрасна…» Мыши реяли, дрожали, Буйвол спал в прибрежном иле, Пахло горьким дымом хижин, Чуть светили звезды в Ниле. 12. IX.15 «В жарком золоте заката Пирамиды…» * В жарком золоте заката Пирамиды, Вдоль по Нилу, на утеху иностранцам, Шелком в воду светят парусные лодки И бежит луксорский белый пароход. Это час, когда за Нилом пальмы четки, И в Каире блещут стекла алым глянцем, И хедив в ландо катается, и гиды По кофейням отдыхают от господ. А сиреневые дали Нила к югу, К дикой Нубии, к Порогам, смутны, зыбки И все так же миру чужды, заповедны, Как при Хуфу, при Камбизе… Я привез Лук оттуда и колчан зелено-медный, Щит из кожи бегемота, дротик гибкий, Мех пантеры и суданскую кольчугу, Но на что все это мне — вопрос. |
