22. VII.16 Конь Афины-Паллады * Запели жрецы, распахнулись врата — восхищенный Пал на колени народ: Чудовищный конь, с расписной головой, золоченый, В солнечном блеске грядет. Горе тебе, Илион! Многолюдный, могучий, великий, Горе тебе, Илион! Ревом жрецов и народными кликами дикий Голос Кассандры — пророческий вопль — заглушён! 22. VII.16 «Архистратиг средневековый…» * Архистратиг средневековый, Написанный века тому назад На церковке одноголовой, Был тонконог, весь в стали и крылат. Кругом чернел холмистый бор сосновый, На озере, внизу, стоял посад. Текли года. Посадские мещане К нему ходили на поклон. Питались тем, чем при царе Иване,— Поставкой в город древка для икон, Корыт, латков, — и правил Рыцарь строгий Работой их, заботой их убогой, Да хмурил брови тонкие свои На песни и кулачные бои. Он говорил всей этой жизни бренной, Глухой, однообразной, неизменной, Про дивный мир небесного царя,— И освещала с грустью сокровенной Его с заката бледная заря. 23. VII.16 Канун * Хозяин умер, дом забит, Цветет на стеклах купорос, Сарай крапивою зарос, Варок, давно пустой, раскрыт, И по хлевам чадит навоз… Жара, страда… Куда летит Через усадьбу шалый пес? На голом остове варка Ночуют старые сычи, Днем в тополях орут грачи, Но тишина так глубока, Как будто в мире нет людей… Мелеет теплая река, В степи желтеет море ржей… А он летит — хрипят бока, И пена льется с языка. Летит стрелою через двор, И через сад, и дальше, в степь, Кровав и мутен ярый взор, Оскален клык, на шее цепь… Помилуй бог, спаси Христос, Сорвался пес, взбесился пес! Вот рожь горит, зерно течет, Да кто же будет жать, вязать? Вот дым валит, набат гудет, Да кто ж решится заливать? Вот встанет бесноватых рать И, как Мамай, всю Русь пройдет… Но пусто в мире — кто спасет? Но бога нет — кому карать? 23. VII.16 Последний шмель * Черный бархатный шмель, золотое оплечье, Заунывно гудящий певучей струной, Ты зачем залетаешь в жилье человечье И как будто тоскуешь со мной? За окном свет и зной, подоконники ярки, Безмятежны и жарки последние дни, Полетай, погуди — и в засохшей татарке, На подушечке красной, усни. Не дано тебе знать человеческой думы, Что давно опустели поля, Что уж скоро в бурьян сдует ветер угрюмый Золотого сухого шмеля! 26. VII.16 «В норе, домами сдавленной…» * В норе, домами сдавленной, Над грязью стертых плит, Фонарик, весь заржавленный, Божницу золотит. Темна нора, ведущая Ступеньками к горе, Груба толпа, бредущая С поклажею к норе. Но всяк тут замедляется И смотрит, недвижим, Как Дева озаряется Фонариком своим. И кротостью усталые Полны тогда черты, И милы Деве алые Бумажные цветы. 6. VIII.16 «Вот он снова, этот белый…» * Вот он снова, этот белый Город турок и болгар, Небо синее, мечети, Черепица крыш, базар, Фески, зелень и бараны На крюках без головы, В черных пятнах под засохшим Серебром нагой плевы… Вот опять трактир знакомый, Стол без скатерти, прибор И судок, где перец с солью, Много крошек, всякий сор… Я сажусь за стол, как дома, И засученной рукой, Волосатою и смуглой, Подает графин с водой И тарелку кашкавала Пожилой хозяин, грек, Очень черный и серьезный, Очень храбрый человек… 9. VIII.16 Благовестие о рождении Исаака * Они пришли тропинкою лесною, Когда текла полдневная жара И в ярком небосклоне предо мною Кудрявилась зеленая гора. Я был как дуб у черного шатра, Я был богат стадами и казною, Я сладко жил утехою земною, Но вот пришли: «Встань, Авраам, пора!» Я отделил для вестников телицу. Ловя ее, увидел я гробницу, Пещеру, где оливковая жердь, Пылая, озаряла двух почивших, Гроб праотцев, Эдема нас лишивших, И так сказал: «Рожденье чад есть смерть!» |
