Возвращаясь к вопросу об оценке Лас Касасом литературных трудов его современников, надо прежде всего представить себе причины показанного выше острокритического отношения гуманиста к этим трудам. Причины эти коренятся в полярной противоположности тех двух концепций конкисты, одна из которых лежит в основе «Истории Индий» Лас Касаса, а другая — в основе трудов Овьедо, Гомары и многих других испанских историков того времени.
Овьедо и Гомара исходят из безоговорочного признания законности самого факта конкисты — факта вторжения испанцев на чужие земли — и считают вполне правомерными и само собою разумеющимися такие явления, как насаждение христианства силой оружия, массовая отдача индейцев белым пришельцам в рабство и самые суровые меры против непокорных, осмеливающихся сопротивляться посланцам испанского короля или, еще того хуже, восставать против них. Они, как и множество других испанских авторов, писавших об Америке, принимают за постулат и дают понять, что индейцы — существа низшего порядка, порочные и зловредные от природы, и уже в силу этого должны находиться в подчинении у испанцев (особенно это заметно у Овьедо). Вот почему под пером этих авторов преступные фигуры конкистадоров превращаются в образы отважных и благородных героев, заслуги и достоинства которых определялись количеством захваченной земли уничтоженных «врагов», то есть жертв агрессии.
Лас Касас после долгих десятилетий мучительных исканий, заблуждений и ошибок выработал к концу жизни свою концепцию конкисты, пронизывающую его важнейший труд — «Историю Индий».
Исходным пунктом концепции Лас Касаса явились, несомненно, евангельские истины и нормы христианской морали, усвоенные еще в юности и воспринятые — это было обусловлено его исключительной, феноменальной искренностью — без той «поправки» на жизнь, на действительность, на современность, которую делало подавляющее большинство его современников. И хотя Лас Касас — опять-таки абсолютно искренне — считал себя ортодоксальнейшим иерархом римско-католической церкви, занимаемые им религиозно-политические позиции по своей внутренней сути серьезно отличались от католической ортодоксии того времени с ее воинствующей непримиримостью к «язычникам» и с оправданием войны и насилия.
Но одной религиозности, пусть самой искренней, было бы еще далеко не достаточно для того, чтобы Лас Касас стал тем пламенным обличителем колониального разбоя, каким он вошел в историю. Необходимо было и основательное усвоение идеалов гуманизма (о чем уже было сказано выше), и многолетнее наблюдение и осмысление колониальной действительности, чтобы сформировалась та поистине выстраданная концепция конкисты, в которой трактовка этого явления как деяния антихристианского оказалась только одной из граней. По существу центр тяжести концепции Лас Касаса лежит в важнейших, глубоко прогрессивных, «обгоняющих эпоху» идеях незаконности самого вторжения испанцев в земли, населенные суверенными народами, преступности и наказуемости в силу этого большинства мероприятий колониальной администрации и, что важнее и ценнее всего, — в идее справедливости и законности вооруженного сопротивления индейцев испанским захватчикам. «…Там, где правосудие отсутствует (т. е. под игом колонизаторов. — В.А.), угнетенный и обиженный может вершить его сам» (III, 75), — категорически заявляет Лас Касас. По существу этот тезис — не что иное, как провозглашение права угнетенных на вооруженное восстание против угнетателей и на любое проявление классовой мести рабовладельцам со стороны рабов, коль скоро они восстанут. Гуманист открыто выражает сожаление по поводу того, что индейцы из-за отсутствия у них такого оружия, которое соответствовало бы вооружению испанцев, и сколько-нибудь значительного военного опыта, не в состоянии были оказать захватчикам серьезного сопротивления.
В концепции Лас Касаса нет места каким-либо сомнениям относительно полноценности аборигенов Америки и их принадлежности к единому человеческому роду; для гуманиста индейцы — прежде всего люди, а потом уже инаковерующие, и он отстаивает неотъемлемое право народов Нового Света быть хозяевами своей земли, ее природных богатств и недр, право на самостоятельное, ничем не стесняемое политическое развитие.
Естественно, что то апологетическое освещение конкисты и действий конкистадоров, которое столь характерно для Гомары и Овьедо, те клеветнические и, по сути, расистские рассуждения об «органических пороках» индейцев, которыми изобилует труд Овьедо, были не просто неприемлемы для Лас Касаса, но вызывали у него ярость и гнев и толкали гуманиста на решительное отрицание какой бы то ни было ценности таких писаний. Однако в книгах Гомары и Овьедо, видных историков своего времени, можно и должно, кроме проколониалистской скорлупы, найти немало ценных в познавательном отношении зерен, мимо которых не может пройти тот, кто изучает историю первых пятидесяти лет испанского колониального владычества за океаном. То, что Лас Касас, хотя и руководствуясь благородными, высокоидейными мотивами, отбросил такие источники, как труды Овьедо и Гомары, нельзя поставить ему, как историку, в заслугу.
Но не это, конечно, главное. Главное — в непреходящей, общечеловеческой ценности «Истории Индий» как выдающегося памятника смелой гуманистической мысли; главное — в беспощадной и бескомпромиссной критике колониализма и колонизаторов. Вся книга пронизана ясным, недвусмысленным и эмоционально окрашенным отношением Лас Касаса к описываемым событиям и людям. За пространной и многословной хроникой конкисты все время ощущается личность автора, и автор этот — никак не бесстрастный летописец, который «добру и злу внимает равнодушно».
Полное и безоговорочное признание исторической правоты угнетенных — что требовало большого мужества от представителя господствующего класса страны-поработительницы — и столь же полное, столь же безоговорочное, столь же поразительное осуждение неправоты, антигуманности и преступности деяний угнетателей ощущается на протяжении всего сочинения. Это авторское отношение к изображаемому выражается то в прямых страстных инвективах по адресу конкретных носителей зла, то в отступлениях и раздумьях на моральные и политико-юридические темы, проникнутых с трудом сдерживаемым гневом; то во внешне благожелательных, но на самом деле преисполненных убийственной иронии и сарказма характеристиках тех или иных деятелей колониальной администрации, то в ужасающем реализме, с которым нарисованы картины зверств и бесчинств конкистадоров.
Среди последних Лас Касас — за ничтожными исключениями — не находит ни одной не то чтобы светлой личности, но хотя бы элементарно порядочного индивидуума, хотя бы просто человека без особо порочных черт и наклонностей. Ненависть и отвращение к этим подонкам общества, стыд и боль за свою страну, породившую это скопище двуногих зверей, все время сопутствуют рассказу гуманиста.
В то же время нельзя, конечно, согласиться с автором «Истории Индий», когда он в некоторых местах говорит о войне индейцев «против другого народа», невольно отождествляя, тем самым, банды конкистадоров с испанским народом: колониальные захваты, порабощение и истребление народов Америки осуществлялись не «народом» Испании, а представителями класса испанских феодалов. Представители других социальных групп и слоев населения Испании, и в особенности трудящиеся массы, никакого участия в конкисте и колонизации стран Центральной и Южной Америки и Вест-Индии не принимали. Но понять такие высказывания Лас Касаса можно и нужно: значительную часть своей жизни он провел далеко за пределами родины, в общении с худшими из худших своих соотечественников, а подлинного испанского народа в сущности не знал. И, конечно, нет и не может быть никакой почвы для обвинений Лас Касаса в каком-то «антипатриотизме»: напротив, этот великий гуманист всей своей деятельностью и особенно сочинениями спас честь Испании и ее народа.
А рядом с резкой, непримиримо отрицательной оценкой действий захватчиков — нарисованные с огромной любовью и симпатией картины мирной жизни американских индейцев, не знавших до прихода европейцев ни грязи стяжательства, ни трагедии войны, ни ужасов рабства и бесчеловечной эксплуатации; рядом с омерзительными фигурами рыцарей первоначального накопления — образы индейцев — простых и благородных героев и мучеников, гибнущих в неравной трагической борьбе с пришельцами.
