– У каждого начальника охраны, понимаете ли, – со стариковской обстоятельностью принялся объяснять Борис Емельянович, так же сидя ко мне спиной, – на затылке существует третий глаз, который позволяет в критических ситуациях, вроде вот этой, в которой я только что очутился с Вашим появлением, иметь круговой обзор. Это частенько, знаешь ли, помогает.

Я нахмурилась, пытаясь разобраться в хитросплетениях фраз (дядя Боря любил плести затейливые словесные кружева), потом недоверчиво покачала головой.

– Шутишь, да?

– С чего ты взяла?

– Ты в шапке.

Незнакомые охранники расхохотались.

– На самом деле, – объяснил симпатичный светловолосый парень, – мистер Садовников видит ваше отражение в большом медном кофейнике.

Снова все рассмеялись.

Я потрясла головой:

– При чём тут кофейник? Нет тут никаких кофейников! Или вы имеете в виду зеркало?

– Классику читать нужно, барышня, – только тут Борис Емельянович повернулся ко мне на крутящемся кресле. – Или хотя бы смотреть. А ещё супер.

Усмехнувшись, он вышел из дежурки, аккуратно прикрыв за собой дверь.

– Суперов бояться нужно, а не прикалываться над ними, – я легко порхнула на невидимый барьер силового поля, устроила ноги на излучателе, сверху вниз воззрилась на своего собеседника.

– Я знаю тебя с тех пор, как росту в тебе было тридцать восемь сантиметров, – хмыкнул начальник охраны, – при мне измеряли. Поэтому не вижу смысла тебя бояться.

– Про нас всякое болтают, – мурлыкнула я с деланным безразличием, сама же краем глаза внимательно наблюдала за реакцией собеседника.

– Про других суперов, – уточнил Борис. – А ты своя, домашняя. Могу тебя любить, могу не любить, могу ссориться с тобой, могу мириться, могу тебя задабривать, могу даже пресмыкаться перед тобой, но бояться – этого, уволь, не буду.

– Ну и ладно, – легко согласилась я, спрыгивая на землю с другой стороны барьера. – Не очень то и нужно было. Кстати, второе – это не полотенце, а накидка, я на ней загорать буду.

– Холодно ещё, загорать.

– А я закалённая. – Уже около двери я остановилась. – А по поводу классики, которую я не читала… В каком веке письменность изобрели? В тридцать третьем до нашей эры, насколько я помню. А сейчас двадцать шестой. И все эти шестьдесят веков люди только и делали, что писали, писали и снова писали. В каждом поколении был как минимум один классик. А мне всего десять лет. Чуть больше трёх с половиной тысяч дней. Даже если бы я научилась читать не в полгода, а сразу после рождения, то всё равно, учитывая возраст, пробелы в области литературы для меня вполне простительны.

Выпалив всё это на одном дыхании, я захлопнула дверь, но пока та закрывалась, успела услышать голос Бориса:

– Вот, отцы, классический пример современного супера. Положи такой палец в рот…

– … не то что руки, головы потом не досчитаешься, – на бегу договорила я, ибо уже не раз в свой адрес слышала искомую фразу.

На пляже, несмотря на солнечную погоду, действительно, оказалось довольно прохладно.

Я не стала раздеваться, уселась на песок, обхватила руками колени и принялась разглядывать редкие пёрышки плывущих по небу облаков. Вдали, над острым утёсом, бестолково суетились взбалмошные чайки, перекликаясь между собой по-бабьи визгливыми голосами. Солнечный луч блеснул на белоснежном крыле пролетающей птицы. Ветер принёс аромат цветущей сирени.

Однажды я сказала отцу, что ей очень нравится этот запах – а на следующий день территория между особняком и побережьем была засажена сиренью. Это был самый чудесный подарок из всех, что я когда-либо получала.

Солнце, небо, море. Чего ещё от жизни надо? Ещё бы папа приехал – и всё было бы совсем хорошо.

Тихо завибрировал мобильник. Я приподняла руку, вглядываясь в монитор браслета и ничего не увидела – солнце светило слишком ярко.

– И кого там моя особа с утра пораньше интересует?

Я постаралась придать своему голосу нотки высокомерия и превосходства – на случайных телефонных незнакомцев это действовало безотказно.

– Иванова? – Осведомился сочный мужской бас. – Полина Германовна?

– Она самая, – нужный тон сразу куда-то пропал, ибо я жутко удивилась.

И тут же послышались гудки отбоя. Я вытаращила глаза, удивившись ещё больше – такого со мной никогда не случалось. Я старалась не давать номер своего мобильника незнакомым или малознакомым людям, а если и давала, то не тем, которые способны на такие вот тупые розыгрыши.

Непонятка с телефоном, повторюсь, сегодня стряслась во второй раз; в первый раз я баймила и не успела ответить на вызов.

"Точно Бориске скажу, – решила я. – Если кто-то случайно узнал мой номер мобильника, а теперь развлекается – он это на всю оставшуюся жизнь запомнит! Уж Боренька сможет отыскать этого юмориста"

И тут же возник закономерный вопрос: почему десять лет подряд со мной ничего такого не происходило, а именно сегодня всё это началось? Кто вдруг смог отыскать номер мобильника, который знали, может быть, полтора десятка человек?

И тут я вспомнила "Штуку", как пишу на анкете своего собственного сочинения номер своего же сотового телефона. И не только, кстати говоря, телефона. Там вообще было много всего такого… личного.

"Когда Боренька спросит меня, кому я давала номер телефона, и мне придётся сказать про анкету, он меня просто-напросто уроет, – тоскливо подумала я, машинально разгребая рукой влажный после отлива тяжёлый песок. – Уроет по-настоящему – в бетонный пол. По ноздри. Приеду – всё сотру. Как я раньше об этом не подумала? Прямо затмение какое-то наступило. Расслабилась – вот как это называется. Поделом! Впредь буду знать! Только вот одно непонятно: где сейчас эта анкета? У Бахмуровой? Неужели она так прикалывается? Вряд ли – голос не её. Да и никакой связи в "Штуке" нет. Тогда – что? Все наши данные у Настюхи спёрли? И тут же начали названивать мне? Или сама Бахмурова?…- я даже помотала головой. – Такого просто не может быть, чтобы столько всего произошло всего за сутки…"

Чайка над головой закричала так громко и резко, что я вздрогнула, с испугом поглядев в небо. Птица пролетела низко, сверкнув на солнце белоснежным крылом – словно кто-то, балуясь зеркальцем, пустил зайчика.

Я рывком вскочила на ноги. Снова уселась на песок, криво, вполголоса, усмехнулась:

– Вот уроды! Довели! Того и гляди, скоро от собственной тени буду шарахаться.

И тут снова завибрировал мобильник.

Да сколько же можно?!! Что они там – совсем офонарели?!!

Я взглянула на номер. Снова – незнакомый.

В уши тут же ударило сочное басовитое гудение.

– Алло! Папа? – И невольно заулыбалась. – Наконец-то!

Я сразу поняла, что это он: в столичном кабинете Сенатора установлено множество генераторов помех от жучков, отчего каждый раз, когда папуля звонит оттуда, чётко слышен характерный фоновый шум – именно такой, как сейчас, – голос в нём зачастую совершенно тонет, наружу с большим трудом выбираются отдельные слоги и слова, изредка – отдельные фразы, но не больше.

– Нет, это не папа, – раздался в ответ совершенно незнакомый голос.

Тот самый, который был несколько минут назад.

И помехи куда-то вдруг исчезли, словно их и не было.

– Тогда кто?

– Неважно, – ответил голос в полной тишине.

– Ещё как важно! – Взвилась я, возмущённая наглостью неожиданного собеседника. – Думаете, если вы мне не представитесь, я с вами разговаривать буду?

– Думаю, да. Я звоню по просьбе твоего папы. Слушай внимательно и запоминай, два раза я повторять не буду. Собери все необходимые вещи. В космопорту Александрии в ячейке с годом твоего рождения найдёшь билеты и адрес. Вылет через два пятьдесят шесть. Постарайся, чтобы о твоём отъезде никто не узнал. Особенно охрана резиденции. Всё.

– Подожди! – Завопила я, поняв, что неожиданный собеседник готов отключиться. – Что случилось?! Я никуда не поеду!!