Но под этой неприметной с первого взгляда личиной, скрывался хитрый и коварный ум хладнокровного и расчетливого дельца, уважаемого и почитаемого всеми кисловодскими жуликами «вожалого»[60] – Дяди Проши. И неважно, что перешагнувший седьмой десяток Прокофий Нилович никогда не надевал сермяжную робу и на «Черной Марии»[61] не катался. Хитрый, изворотливый и скользкий, как полоз, он всегда оставался за кадром. Правда, пару раз его все-таки вызывали в суд для допроса в качестве свидетеля, но только и всего…

История его появления на водах довольно туманна. Теперь уже мало кто помнил, как и на чем он сделал свой первый капитал. Известно только, что в самом начале карьеры невесть откуда взявшийся предприимчивый комиссионер ссужал значительные суммы азартным карточным игрокам под очень высокие проценты, часто требуя обеспечения закладными бумагами. Позже он собрал вокруг себя целую шайку шулеров, «колпачников»[62], карманников и специалистов по подделке антиквариата. И дело пошло. Своих подопечных Прокофий Нилович окружил заботой и вниманием. Стоило кому-нибудь из его подручных оказаться в участке, как он немедленно появлялся у кабинета околоточного с подношением. Если же полицейский был неподкупен, то Матушкин оббивал пороги его начальника. И потому те, кто попадал под крыло Дяди Проши, были спокойны, как лики святых на алтаре. Они точно знали, что в трудную минуту их не бросят.

Постепенно он стал единственным, если не принимать во внимание полицейскую власть, кто полностью контролировал весь преступный мир не только в Кисловодске, но и на остальных группах. Вот поэтому-то любой «мельник»[63] или «марвихер», приехавший на воды, должен был прежде получить «добро» от Дяди Проши. Вполне естественно, что такое дозволение стоило немалых денег. Обычная такса составляла десять процентов от суммы выигрыша. Полученные «екатеринки», «красненькие» и «синенькие» Матушкин тратил, как он выражался, «на благие дела». К ним он относил затраты на содержание «огонька»[64], «могилы»[65] и подкуп околоточных надзирателей. Оставшиеся «бумазейки», как говаривал старец, шли в негоциацию на содержание четырех рюмочных и одного ресторана. Прибытком от торговли единолично распоряжался Прокофий Нилович; он сам решал, сколько, кому и на что выдать или кого наградить. Под ним ходили не только рукодельники атласных и глазетных колод, но и воры всех мастей. А как же без них? Глядишь, только разинул рот пижон, намереваясь присоединиться к двум «господам солидного вида», что затеяли подкидного на парковой скамеечке, а «марвихер» залетный уже «шмеля срубил да выначил скуржанную лоханку»[66]. Вот и вынуждены были местные блатари учить уму разуму не шибко сознательных гостей Кислых Вод. И если для карманников обычно хватало легкой трепки и короткого рандеву с Дядей Прошей, то с заезжими «офицериками»[67] иногда приходилось повозиться. Именно таким несговорчивым и был известный столичный мастер по прозвищу Синий кирасир. В Кисловодск он приезжал ежегодно и к местным преступным обычаям был совершенно безразличен. А первая же депутация из двух варнаков, посланных для вразумления строптивого гостя, назад так и не вернулась. С тех пор Матушкин и затаил на петербургского игрока злобу, но тронуть его второй раз не решился. И причиной тому, как судачил народ, явилась их личная встреча в тот памятный 1901 год.

А дело было так: придя домой, Прокофий Нилович, как обычно, плотно закрыл ставни, запер на задвижку двери и уже было собирался потешить себя любимой Cabanos и почивать, как в тусклом свете фотогеновой лампы различил силуэт человека, нагло развалившегося в его любимом кресле. Незнакомец, казалось, совсем не обращал внимания на хозяина. Он медленно достал папиросу, чиркнул серебряной карманной зажигательницей и закурил. Дядя Проша поначалу опешил, но затем быстро взял себя в руки.

– Ну, сказывай, мил человек, кто таков и зачем наведался ко мне? – хитро прищурился старик, усаживаясь напротив.

Молодой человек поднялся, вынул из-за пояса славное изобретение Леона Нагана образца 1895 года и, грубо приставив ко лбу хозяина, возмутился:

– Да как ты смеешь, лихорадка вавилонская, со мной на «ты» разговаривать?!

– А у вас, барин, на лице «ваше благородие» не написано. Скажите спасибо, что я вас не сразу заметил, а то бы, не ровен час, глядишь, и снял бы ружьишко со стены, – процедил сквозь зубы хозяин.

– Слушай сюда, мразь болотная, – перебил его незваный гость, – если, не дай господь, ты опять подошлешь ко мне своих упырей, то и сам вслед за ними отправишься. Уразумел?

– Уж больно вы обидчивый, молодой человек. К тому же так браниться сиятельным господам не к лицу. Да и онучи мы с вами на одном солнышке не сушили. А дозвольте полюбопытствовать, сударь, не известно ли вам случаем, куда ребятки-то мои запропастились? – выглянув из-под густых бровей, осведомился Прокофий Нилович.

– Молись за их заблудшие души, дед, молись… И запомни – второго разговора у меня с тобой не будет, – убирая пистолет за пояс, изрек молодой человек и покинул комнату. Из сеней послышалось, как глухо стукнула о косяк незапертая дверь.

– До приятного свиданьица, милостивый государь, – зло вымолвил вслед Матушкин.

Минуло две недели. Изъеденные раками и разбухшие от воды тела двух известных в городе жуликов обнаружили местные сорванцы, удившие лещей в камышовых зарослях.

С тех пор прошло десять лет, и петербургский игрок ежегодно приезжал на воды и срывал такие куши, которые арапам Дяди Проши и в самых радужных снах не снились. Матушкин терпел. Но после кражи в ессентукском «Метрополе» и двух тамошних убийств стало ясно, что налаженный на группах «порядок» начал рушиться, как карточный домик. И виной тому, по мнению «вожалого», был тот самый его давний обидчик. Обстоятельства требовали быстрых и решительных действий. «Два соловья на одном кусту не поют», – мысленно проговорил Дядя Проша, затушив в хрустальной пепельнице гавану.

Старик открыл калитку. Фаэтон, как обычно, ожидал хозяина у самого дома. Извозчик сладко дремал на облучке. Услышав жалобный писк несмазанных петель, он глупо заморгал глазами, сгоняя сон, и с деланой бодростью спросил:

– Куда прикажете, Прокофий Нилович?

– В ресторацию.

Возница взмахнул плетью и погнал вороную пару прямо по Дондуковской улице. Встретившийся городовой учтиво приосанился, демонстрируя свое почтение. Матушкин ответил на приветствие легким поворотом головы. Фаэтон пересек Базарную площадь, понесся по Воронцовской и остановился у питейного заведения. Под яркой вывеской «Ресторан Марсель» ошивались два подозрительных типа: один – в картузе и студенческом мундире, другой – в котелке и потертой сюртучной паре. Завидев знакомый силуэт, они невольно напряглись, ловя глазами хозяйский взгляд. Прокофий Нилович тяжело сошел с подножки и обратился к «студенту»:

– Людей собери, Федя, да побыстрей. Смотри, чтобы через час все были у меня, – и небрежно бросил второму через плечо: – Сашка Лещ мне нужен.

Понятливо кивнув, подручные бросились выполнять приказания, а Матушкин, услышав непонятный скрип, поднял голову. На крыше соседнего здания едва крутился и мучительно скрежетал железный флюгер. «Надо бы сказать хозяевам, чтобы починили, – подумал старик. – Безобразие. Целый статский советник поселился, а порядка нет… Так ведь и на моем доме тоже скрипит, – вспомнил он, – все забываю распорядиться…» Тяжело вздохнув, «вожалый» потянул на себя массивную резную дверь и прошел внутрь.

Высокий господин лет тридцати пяти, с аккуратными, слегка завитыми вверх усами, стоял у распахнутого балкона отеля Ганешина и задумчиво пускал белый папиросный дым. Он сосредоточенно рассматривал открывшуюся его взору Бештау. Дивная гора, будто проснувшаяся красавица, медленно сбрасывала с каменного тела воздушное одеяло, сотканное из перистых облаков.