— Добрый день, — сухо, без малейших оттенков дружеского тона поздоровался чиновник.

— Слушаю вас.

— Как ваше здоровье?

— Благодарю, не жалуюсь.

— А навязчивые идеи, случаем, не мучают? — с хорошо слышимой издевкой осведомился Белецкий.

— Простите? — не понял Думбадзе.

— Вчера на мое имя, а также в канцелярию министра внутренних дел от вас пришла странная телеграмма. Странная, Иван Антонович, это самое мягкое слово, которое вертится у меня на языке. Я вот только понять не могу, на что вы рассчитывали, когда испрашивали у меня и Александра Александровича разрешение на убийство Распутина? Вы что, в самом деле надеялись получить от нас карт-бланш на преступление? Вы вообще-то в своем уме?

— Милостивый государь, по какому праву вы смеете разговаривать со мной в таком тоне! Вы у себя в ведомстве для начала наведите порядок. О какой телеграмме идет речь? Я ничего ни вам, ни господину Макарову не посылал. Вы что там, бредите, что ли?

— Я, конечно, понимаю, что после того, как высочайшим соизволением вы отстранены от градоначальства, вам не остается ничего другого, как отрицать причастность к этому сообщению. Однако факты есть факты, и ваша депеша лежит передо мной.

— Послушайте! Я и в самом деле не знаю, что вы имеете в виду. — Думбадзе помолчал несколько секунд и уже более спокойным голосом попросил: — Не сочтите за труд, Степан Петрович, огласите.

— Извольте: «Учитывая несомненный вред, чинимый Григорием Распутиным авторитету царской власти, прошу вашего разрешения на его физическое устранение, которое планирую провести в ближайшие дни. Рассматриваю два варианта. Первый — избавиться от Распутина во время прогулки на катере; второй — сбросить его со смотровой площадки замка «Ласточкино гнездо». Любое из происшествий будет представлено как несчастный случай. Верный и преданный слуга Его Императорского величества генерал-майор Думбадзе». Ну и? Что скажете?

— Это чудовищная провокация, — тихо вымолвил офицер.

— Ладно, Иван Антонович. Я не вижу смысла продолжать беседу. Вы отрицаете очевидные вещи. Но если даже на минуту допустить, что вы сказали мне правду, то тогда возникает вопрос о том, как у вас поставлена служба связи, если любой, кому заблагорассудится, может передавать депеши на имя министра внутренних дел. Честь имею.

На том конце провода положили трубку.

«Господи, какой стыд! — подумал генерал и почувствовал, как у него под ногами закачался пол. Он оперся на столешницу и почти рухнул в кресло. «Неужели это поручик Илиади? А ведь больше некому!» Думбадзе нажал на кнопку вызова адъютанта. Тот появился немедленно.

— Начальника узла связи и поручика Илиади ко мне.

Оба офицера появились почти сразу.

Капитан Дорф объяснил, что текст телеграммы поступил из штаба от поручика Илиади, который требовал срочной отправки депеши.

— На бланке имелась подпись вашего превосходительства, — не отводя взгляда, доложил капитан. — Признаюсь, текст меня несколько смутил, но я не имею права обсуждать содержание сообщений.

— Вы свободны.

Стукнув каблуками, капитан исчез за дверью. За ним появился поручик.

— Разрешите войти, ваше превосходительство?

Молодой офицер был совершенно спокоен, и на его лице не дрогнул ни один мускул. Он открыто смотрел командиру в лицо.

— Как вы смели подделать мою подпись? — задыхаясь от негодования, прошипел Думбадзе.

— У меня не было иного выхода. Я хотел спасти ваше превосходительство. Если бы произошло то, о чем вы мне говорили, то и вы, и я были бы уже в тюремном замке. А еще через несколько месяцев — на каторге. Да, я мог отказаться от вашего предложения и сохранить все в тайне. Но тогда вы бы нашли другого сообщника и сгубили бы его точно так же, как испортили бы собственную жизнь. Однако теперь во всем виноват лишь я один. За такой проступок меня, очевидно, исключат из состава полка, но я не буду жалеть об этом, потому что ценой собственной карьеры я спас вашу и еще одну человеческую жизнь. Может, конечно, он негодяй и лжец, но не мы с вами, а Господь единственно вправе решить его судьбу.

Пораженный циничной откровенностью офицера, генерал долго смотрел на Илиади, потом нервно сглотнул слюну и почти безгласно вымолвил:

— Ох и мерзавец же вы, поручик. Но… вы останетесь служить. Я переведу вас в другой полк. Идите.

Оставшись наедине с тяжелыми мыслями, боевой офицер вновь подошел к окну. Где-то на горизонте серая туча секла море косым и частым дождем. Свинцовые облака, словно отпечатанные черной калькой на голубом фоне волн, медленно наплывали на город.

Он вдруг почувствовал, как обуглившееся небо сдавило виски и стало тяжело дышать. Иван Антонович, точно выброшенная на берег рыба, схватил ртом воздух и, держась за подоконник, начал медленно оседать на пол. В глазах потемнело.

Ворвавшийся в комнату ветер сбросил со стола бумаги и закружил их по углам. Растеребив седые вихры лежащего в беспамятстве генерала, он вновь улетел в море. Вслед за ним колокольным звоном пробил маятник напольных часов и внезапно умолк, словно боясь, что испуганная душа покинет человеческое тело.

Дождь, барабанивший по оконным стеклам, наводил на доктора Нижегородцева хандру. Единственным положительным обстоятельством последних дней было то, что Ардашев теперь не исчезал средь бела дня с госпожой Авоськиной, а находился рядом. Как и раньше, они завтракали в гостинице, затем ехали смотреть новые варианты дач, а ближе к вечеру в компании с Сорокопятовым гуляли по городу. Вместо разговоров о литературе все чаще обсуждались детали расследования убийства полковника Левицкого и недавнего взрыва в гостинице «Ялта».

Надо признать, что Николай Петрович, поднаторевший за годы в методах расследования преступлений, время от времени высказывал вполне здравые догадки. Так, например, рассматривая взятое Ардашевым на время у следователя Лепещинского вещественное доказательство — куски разорвавшейся трубки, — он предположил, что исходя из наличия сварного шва посередине она могла являться частью какого-либо автомобиля. Чтобы подтвердить или опровергнуть это утверждение, приятели вместе с ротмистром Бергом и капитаном Мяличкиным отправились к гостинице «Ореанда» — места отправки автобусов «Компании Иоффе и Рабиновича» в Севастополь.

К вящему сожалению, никто из водителей не смог распознать в металлических осколках автобусную деталь. Такое же разочарование им пришлось испытать и у автобиржи рядом с Горным клубом. Зато у другой стоянки — у гостиницы «Джалита» — им повезло больше. Один из шоферов высказал мнение, что эта трубка — часть дверного устройства, только вот марку машины он определить не смог, зато дал адрес гаража, где можно получить более точные сведения.

Поколесив по переулкам старого города, они наконец отыскали нужный переулок. Берг остался в машине, а Мяличкин, Нижегородцев и Ардашев направились к мастерским. Оказалось, что именно эта маркированная трубка с пружиной действительно являлась частью разобранного «Форда». Механики продали ее какому-то господину с окладистой купеческой бородой. Он объяснил им, что она как раз подойдет для его вышедшей из строя паровой молотилки.

— Ну вот, господа, теперь все становится на свои места, — усаживаясь в мотор, заключил Ардашев. — Только сдается мне, что встреча с этим «хозяином молотилки» будет опасной. — Он повернулся к Бергу. — Позвольте полюбопытствовать, господин ротмистр, у вас есть при себе оружие?

— Да, а что? — он недоуменно поморщился.

— Наган?

— Нет, парабеллум.

— А вот мы с Николаем Петровичем совсем без оружия. Боюсь, что на этот раз моей трости будет явно недостаточно.

— Не волнуйтесь, Александр Самсонович будет неотступно следовать за вами, и в случае опасности он всегда придет на помощь, — успокоил присяжного поверенного капитан.

— Дай-то бог, — вздохнул адвокат.