Монастырь встретил Фаворского такими приветливыми возгласами, что он даже немного оторопел от неожиданности, но потом понял, что радуются не ему, а Нюшке. У любимой беседки Агриппины, казалось, собрались все, кто, так или иначе, знал о случившемся происшествии. Собачонку передавали друг другу, и от этого она нервничала и жалобно скулила, но, попав в привычные теплые руки матушки, успокоилась.

– Ну что, дорогой Владимир Карлович, афронт? – слегка улыбаясь, по-доброму поинтересовался Ардашев.

– Да уж, положеньице-то хуже губернаторского, – смущенно отмахнулся ротмистр.

– Как вы знаете, я провожу частное расследование по просьбе настоятельницы здешнего монастыря и могу лишь указать на преступника, а для его задержания полномочиями я не наделен. Стало быть, злоумышленника предстоит арестовывать именно вам. Так что все не так уж плохо, учитывая, что любимая трехногая питомица игуменьи цела и невредима, – подбодрил молодого приятеля Ардашев.

Тридцатидвухлетний Фаворский сменил прежнее руководство всего пару лет назад, приехав в Ставрополь после беспорядков 1905 года, и в короткие сроки сумел создать широкую сеть осведомителей. Именно благодаря его кипучей деятельности губернию миновали так называемые эксы, от которых задыхались Тифлис, Москва и даже Петербург.

– Матушка, позвольте мне закончить расследование, – тихо проронил Ардашев, и в беседке воцарилась мертвая тишина. – Поскольку преступник чрезвычайно опасен, я прошу арестовать его незамедлительно. Это сидящий напротив вас Гордей Скрынник.

– Как вы смеете оговаривать честного человека! – возмутился мастер, но ротмистр уже проворно защелкнул на его руках ручную цепочку.

– Не человек ты, а демон, – рассеянно проронила игуменья.

– Признаться, господа, я с самого начала заподозрил Скрынника в преступлении, поскольку обнаружил кусочки разбитого стекла на клумбе, а там они могут оказаться лишь в одном случае – если камень бросили не снаружи, а изнутри, что впоследствии подтвердилось показаниями случайно проходивших мимо свидетелей – иконописца Филатова и сапожника Тихонова. Кроме того, влетевший голыш уже потратил достаточно энергии, и у него не хватило бы силы разбить двухведерный, толстостенный глиняный кувшин, в довершение ко всему еще и пустой. Я не говорю уже о фантастической траектории полета, согласно которой камень должен был бы достать сие гончарное изделие за печным выступом. Но пойдем дальше. Поскольку Скрынник был гравером, то имел своеобразные особенности почерка и, чтобы не быть разоблаченным, решил вырезать буквы из молитвенника, а потом он наклеил их на бумагу и устроил инсценировку с влетевшим в комнату булыжником. Только вот вместе с буквами к бумаге прилипли едва заметные, но хорошо различимые через увеличительное стекло частички серебрянки, которой пользовался умелец. Единственное, чему вчера я не мог найти объяснения, – это характерным желтым пятнам на его руках. Но теперь все стало на свои места. Используя печь, Гордей тайно готовил в мастерской взрывчатку, а именно нитрат целлюлозы, имеющий цвет сливочного масла и кисло-горький специфический привкус. По взрывной мощности его состав примерно в четыре раза сильнее обычного порохового заряда. Кстати, именно на этой основе изготавливается популярный у охотников бездымный порох. Процесс получения опасной взрывчатой смеси чрезвычайно прост, но я не буду утомлять вас рецептом приготовления смертельного «пирога», скажу лишь, что для этого используется азотная кислота. В результате чего от нее и остаются химические микроожоги на руках в виде желтых пятен. Они-то и выдали преступника. Но если вы хотите получить последнюю улику, то я рекомендую просто отрезать маленькую прядь окладистой бороды Гордея и погрузить этот клок волос в чистый спирт, потом слить содержимое в стеклянный сосуд и дать жидкости испариться. И я уверяю вас, через некоторое время в осадке останется толстый слой нитрата целлюлозы, идентичный тому, который содержится в неразорвавшейся бомбе. Произойдет это потому, что человеческие волосы, а тем более борода, представляют собой своего рода губку, впитывающую пылеобразующие вещества, а к ним относится и это химическое соединение. Что же касается адреса, куда требовалось принести выкуп, то это помещение бывшей мастерской художника Филатова, где десять лет назад работал подмастерьем юный Гордей. Именно поэтому он прекрасно знал о существовании тайного подземного хода, вырытого еще казаками при основании станицы, для того чтобы укрывать свои семьи от внезапных набегов горцев. А теперь, матушка, разрешите откланяться, – вежливо попрощался с игуменьей адвокат и медленно пошел, выбрасывая вперед трость, к главным воротам святой обители.

– Храни тебя бог, – настоятельница трижды перекрестила Ардашева в спину и задумчиво проронила: – Нелегкий путь предстоит тебе пройти вместе со своим народом.

Игуменья Агриппина славилась даром прорицания и ясным февральским днем 1917 года, перед самой смертью, благодарила Господа, что не увидит разорения родного монастыря и поругания святых православных традиций.

То майское утро не предвещало беды. Как обычно, завтрак подали к девяти. Правда, в полдень пришлось иметь несколько неприятных встреч. Первым пришел господин Гулиев. Этот разбогатевший турок кричал на меня, потомственного русского дворянина, как городовой на дворника. Да, действительно, проект по строительству Армавиро-Туапсинской железной дороги трещал по всем швам. Но я-то здесь при чем? Ну и что, если акции общества в один прекрасный день обесценились и цена им грош за сотню? Нечего было их покупать! Ведь никто не заставлял. Да мало ли что я говорил! Своей головой надо было думать, потому что фондовый рынок – это не фунт изюму скушать. Только вот как объяснить этому недоучке азбуку финансовых вложений, если жить он привык по обычаям, а не законам? Но, судя по украшенному драгоценными камнями золотому портсигару, его это вполне устраивает. «Сроку даю неделю. Либо вернешь деньги, либо тебе конец, – провел ребром ладони по горлу потомок янычар, – запомни, я свое слово сдержу», – сказал и ушел. Ладно, видали мы таких. Опасаться надо тех, кто молчит и улыбается, а потом раз и все – здравствуй, царство господне. Ближе к двум прибежал еще один акционер – Яков Соломонович Аронсон. Этот ныл как плаксивая старуха на отпевании: «Прошу вас покорнейше, глубокоуважаемый Владлен Константинович, либо денежки мои вернуть, либо векселя с государственным обеспечением предоставить взамен обесцененных акций. Ведь вы гарантировали прибыльность этого предприятия. Выходит, что не только своим словом поручились, но и собственным капиталом». Но вот с этим надобно по-другому: «Послушайте, коммерция есть изначально дело рискованное, и если вы решились участвовать в прибыли нашего общества, то уж будьте любезны, уважаемый доктор, и убытки делить наравне с другими акционерами. И больше не смею вас задерживать». Поплелся старый еврей к двери как побитая собака. Сгорбился больше обычного, что-то прошептал извинительным тоном и старательно затворил за собой дверь. Видно, боится последнюю надежду спугнуть. Все. Теперь можно и расслабиться. А почему бы и нет? Рюмка хорошего шустовского коньяку согреет душу, а долька нежного лимончика, присыпанного сахарной пудрой, только усилит аромат десятилетнего, выдержанного в дубовых бочках напитка. Извольте – заслужил. Черт возьми, приятно быть богатым! Странная вещь, если у тебя есть деньги, то женщины чувствуют это на расстоянии. Они смотрят с вожделением, готовые откликнуться на все твои прихоти. Наверное, от богатых мужчин исходят флюиды достатка и некоторой гусарской бесшабашности, а может, выдают глаза, которые в минуты уверенного самодовольства источают желание вкусить аромат трепетного дыхания новой девушки. Оно как дуновение весеннего ветерка, от которого щекочет в горле и приятно кружится голова. Вот так и было на прошлой неделе, когда молодая жена отставного полковника оказалась в моей постели. Я медленно тонул в приятных воспоминаниях…