— Возможно.

— Вот и я про это говорю… А когда я стал подписывать протокол допроса, следователь чуть было не свалился со стула, узнав, что я левша.

— Простите?

— Ну как же, Клим Пантелеевич, вам ли этого не знать. Ведь злодей воткнул спицу в правое, а не в левое ухо покойной, и стало быть, он леворукий, как и я, — и, как бы в подтверждение сказанному, Шахманский поднял левую руку.

— Простите, это вам в полиции поведали? — недоверчиво осведомился Ардашев.

— Ну да! Полицейский, который меня допрашивал, так и сказал: «Убийца левша, и вы левша. Не кажется ли вам это странным?»

— Ох, господи, какая чепуха! — усмехнулся присяжный поверенный.

— Чепуха? Ах, значит, у вас есть другое объяснение этому злосчастному совпадению? Да? — коллежский секретарь подскочил с кресла и нервно заходил по комнате.

— Чего вы от меня хотите? — устало спросил адвокат.

— Поймите, Клим Пантелеевич, я боюсь, что не сегодня завтра меня арестуют… И потому я хотел бы воспользоваться вашими услугами. Но есть одно обстоятельство… Пока я еще не вступил в наследство и, к сожалению, испытываю некоторые материальные затруднения. Однако же я могу попытаться собрать с жильцов ренту раньше срока…

— Забудьте о деньгах, — прервал собеседника Ардашев. — Елизавета Родионовна заплатила мне сполна, и мой долг — отыскать убийцу, и, поверьте, я это сделаю. Ну а, судя по вашим словам, вы ни в чем не виноваты, а значит, и беспокоиться вам не о чем.

— Так-то оно, конечно, так, да только пока вы этого злодея отыщете, я сгнию в тюрьме! — Наследник плюхнулся в кресло и обхватил голову руками. — А там меня могут зарезать или проиграть в карты! Говорят, воры ставят на кон человеческую жизнь!

— Видите ли, я смогу назвать имя злоумышленника не раньше чем через неделю. Не в моей власти заставить почту работать быстрее.

— А при чем здесь почта? — широко раскрыв глаза, удивленно воскликнул Шахманский.

— Послушайте, Аркадий Викторович, я и так поведал вам достаточно много… Наберитесь терпения и ждите. Кстати, раз уж мы встретились, надеюсь, вы согласитесь ответить на несколько пустяковых вопросов?

— Безусловно.

— Вы приехали в сад вместе с Елизаветой Родионовной?

— Да. Я и Аполлинарий Никанорович пересадили ее в экипаж, туда же загрузили инвалидное кресло. Рядом села прислуга. А Глафира, Варенцов с Изабеллой и я наняли другого извозчика.

— А потом где вы находились?

— Гулял по парку…

— Сколько времени?

— Я не помню…

— Вы были с тростью?

— Я всегда хожу с ней.

— Позвольте взглянуть?

— Да вот она, — чиновник акцизного ведомства взял стоящую у вешалки палочку и передал адвокату.

— Скажите, вы круглый год ходите с ней?

— Да.

— А наконечник остается тот же?

— Откровенно говоря, я не совсем понимаю, какое это имеет отношение к убийству бабушки, но тем не менее… — Аркадий Викторович выдвинул ящик комода и передал присяжному поверенному цилиндрический предмет размером не более копеечной монеты, с внутренней резьбой и с острым шипом на конце. — Зимой я надеваю вот этот, железный.

— Спасибо, вы мне очень помогли. А скажите, вы были один?

— Да…

— Вы уверены?

— Разумеется, — недоуменно пожал плечами коллежский секретарь.

— Вы, случаем, не запамятовали?

— Право же, Клим Пантелеевич, вы хуже следователя, — недовольно поежился чиновник.

— Быть может, вас кто-нибудь видел?

— Н-нет, никто. Но там был художник.

— Художник?

— Ну да, Модест Бенедиктович…

— Раздольский? Но позвольте, его же не было в саду, когда перекрыли выход, — вспомнил адвокат.

— Видимо, он ушел раньше, как только начался дождь.

— И что Раздольский? Вы с ним разговаривали?

— Да нет. Я же говорю вам, это я его видел, а он меня нет.

— Жаль.

— Почему?

— Потому что у вас нет alibi.

— Как прикажете это понимать? — раздраженно спросил хозяин комнаты.

— Alibi есть нахождение подозреваемого в момент совершения преступления в другом месте как доказательство его невиновности. У вас же, милостивый государь, такого подтверждения нет.

— Вот и вы, Клим Пантелеевич, говорите со мной таким же тоном, как и этот въедливый Кошкидько. И все-таки что же прикажете мне теперь делать?

— Говорить правду. Мне пора, — присяжный поверенный вышел в коридор, но отчего-то передумал и направился к лестнице, ведущей на второй этаж.

События последних дней вызвали в городе переполох и растерянность. Не привыкшие к шумным потрясениям жители губернской столицы все громче стали выражать недовольство работой полиции и местной власти. А газеты, воспользовавшись возможностью поднять тиражи, так приукрашивали и раздували недавние происшествия, что у простого смертного голова шла кругом. Первые страницы печатных изданий пестрели ужасными заголовками: «В комнате музейного хранителя найдено золото скифов», «Купец Сипягин покончил с жизнью из-за безответной любви к гимназистке», «Госпожа Загорская была убита спицей из духового ружья»… Общество заволновалось и посмотрело в сторону губернаторского дома. И тогда в кабинет полицмейстера — коллежского советника Фен-Раевского, находясь в состоянии сильной аффектации, вошел без стука Петр Францевич Рейнбот — хозяин губернии.

Говорят, именно с того дня у шестидесятилетнего полицмейстера стала нервически подергиваться щека и слегка прикрылся левый глаз. Детали разговора малоизвестны, но, зная крутой губернаторский нрав, о его содержании нетрудно догадаться. И теперь совещания в полицейском управлении проходили ежедневно: утром и вечером.

Вот и сейчас восседающий в широком кресле Ипполит Константинович, страдая от нервной судороги лица, резко отчитывал подчиненных, расположившихся по обе стороны длинного приставного стола. Портрет Николая II, почти в натуральную величину, висел как раз за его креслом, и потому каждый обращающийся к полицейскому начальнику встречался со строгим взглядом монаршей особы.

— Мне непонятно, господа, почему до сих пор арестованный не сознался в убийстве Загорской?

В ответ не прозвучало ни единого слова, и только с огородов Флоринской улицы донеслось протяжное коровье мычание и загоготали кем-то потревоженные гуси.

— Какие имеются подвижки в расследовании смертоубийства Корзинкина и Сипягина? — покрываясь свекольными пятнами, полицейский начальник повернул голову в сторону следователя по важнейшим делам, совсем недавно бывшего еще старшим следователем. — Что скажете, Глеб Парамонович?

— По первому вопросу имею следующее соображение: нам его признания и не надо! — резко махнул рукой похожий на школьного учителя Кошкидько.

— То есть как? — отпрянул назад Фен-Раевский.

— Разрешите? — привстал с места Поляничко.

— Давайте…

— Виноват, ваше высокоблагородие. Мы еще не успели доложить… Вчера вечером кто-то подбросил в почтовый ящик управления анонимное письмо. На листке, вырванном из гимназической тетради, было наклеено сообщение, что некий случайный свидетель явился очевидцем того, как Шахманский совершил убийство своей бабки и скрылся с места происшествия по песчаной дорожке. Затем, сняв резиновые калоши, он завернул их в газету и спрятал под второй туей, что у левого пруда; после чего спокойненько направился к смотровой площадке. Я выехал в Алафузовский сад и в указанном месте обнаружил упомянутые улики.

— А с чего вы взяли, Ефим Андреевич, что это его обувь? — наморщил в недоумении лоб полицмейстер.

— На внутренней части подошвы имеются железные вставки с буквами «А. Ш.» — Аркадий Шахманский. Кроме того, мы допросили нескольких сапожников, и один из них, чья будка находится в конце Александрийской, подтвердил, что именно он их и наклеивал.

— А что Шахманский? — немного подобрев, осведомился Фен-Раевский.

— Леечкин допросил его в моем присутствии, — взял слово Кошкидько. — Однако он утверждает, что эти калоши, оставленные перед дверью, у него украли за день до убийства Загорской. К сожалению, обыск в его комнате не принес никаких результатов, но мы все равно его арестовали и препроводили в Тюремный замок.