— Непременно, Клим Пантелеевич. Я вам обязательно протелефонирую.

— И еще. Если наше предположение подтвердится, пожалуйста, держите эти сведения подальше от газетчиков.

— Безусловно…

Откланявшись, Клим Пантелеевич зашагал в сторону почты. Купив конверт, он что-то долго писал на листке почтовой бумаги, затем запечатал письмо и, указав в графе адрес получателя: г. Кострома, Адресный стол, попросил отправить заказным.

Спустя несколько часов, когда вечерняя прохлада уже остудила раскаленные стены домов, Варвара — прислуга Ардашевых — пригласила адвоката к телефону. Сквозь треск и шум на линии он разобрал знакомый, слегка хрипловатый голос:

— Вы были совершенно правы, Клим Пантелеевич. Действительно, этот Сипягин был просто накачан опием… Леечкин уже завел дело… только чувствую, что отыскать злодея будет непросто. Да ведь это и не человек, а прямо нетопырь какой-то…

— К сожалению, это так. Но на каждую летучую мышь найдется своя белая простыня…

— Дай-то бог!

— Благодарю за известие, Ефим Андреевич.

Присяжный поверенный положил трубку и подошел к открытому в сад окну. Супруга накрывала ужин в летней беседке и то и дело поглядывала на круглые дамские часики, украшавшие пояс ее платья. «Без четверти пять, — вспомнил Ардашев время на застывшем циферблате старого брегета. — Почему же все-таки без четверти пять?»

Среди множества ухоженных парков и зеленых дубрав особое место в городе занимал Алафузовский сад, прозванный в честь своего основателя — купца первой гильдии Ивана Антоновича Алафузова, прибывшего в Ставрополь еще в далеком 1827 году. Его многочисленные сыновья в память об отце разбили по всему плоскогорью от теперешней Гулиевской мельницы на западе до объездной дороги на востоке сад, поражавший своей красотой и редкой изысканностью фруктов. Весь южный склон занимали груши, персики, абрикосы, яблони, сливы и грецкие орехи. По периметру тянулись виноградники, отгороженные высокой, в полторы сажени, стеной из пиленого ракушечника. Снаружи камни были настолько плотно подогнаны друг к другу и так отшлифованы, что охотников забраться по ним не находилось. К ним примыкала вторая, теперь уже живая изгородь из подстриженных кустов желтой акации. Попасть в сад можно было только с центрального въезда, от Старомарьевской булыжной дороги. Входной билет стоил одну копейку, но с гимназистов и солдат плата и вовсе не взималась.

Прогулочная территория представляла собой правильный прямоугольник, состоящий из двух больших квадратов, разбитых посередине центральной аллеей. По обе стороны от главного входа симметрично раскинулись два пруда каплевидной формы с цветущими белыми лилиями. Вдоль прогулочных дорожек, покрытых красной кирпичной крошкой, стояли лавочки с коваными причудливыми спинками. Второстепенные тропинки, посыпанные белым речным песком, почти по диагонали разрезали квадраты парковой зоны, проходя по противоположным берегам прудов, закрытых от глаз частоколом вечнозеленых туй. Вокруг порхали большекрылые бабочки, пестрели темно-лиловые петунии и благоухали роскошные розы. На смену одним цветам распускались другие, и так продолжалось до глубокой осени.

В самой высокой точке сада возвышалась каменная беседка с голубым куполом — своего рода смотровая площадка, открывавшая взору не только бескрайние ставропольские степи, но и величественный Эльбрус. Рядом, под легкой брезентовой крышей, разместилось летнее Cafe, в котором можно было не только хорошо отдохнуть, но и отведать сочных розовых персиков и крупных золотистых абрикосов.

Парк работал лишь два дня в неделю, и потому в субботу всегда было людно. В основном это были влюбленные молодые парочки, ищущие тихого уединения, либо пожилые, умудренные жизнью люди, понимающие быстротечность времени. И те, и другие с удовольствием созерцали багровый солнечный закат и любовались застывшими в голубом пространстве барашками-облаками.

В этот июльский вечер небо слегка хмурилось, и по всему было видно, что не миновать дождя. Его первые редкие капли уже успели сорваться вниз и простучать горошинами по крышам и брезентовым козырькам продуктовых лавок. Ветер нагонял морщинки на воду, и от этого фальшивого завывания испуганная лилия пряталась в розовато-белое лепестковое платье.

Невзирая на легкую небесную хмарь, у пруда творил художник. Он торопился запечатлеть раскрытую красоту цветка и старательно переносил на мольберт короткими отточенными движениями игру солнечного света на зеленых листьях кувшинки.

С недавних пор Елизавета Родионовна очень полюбила этот живописный уголок и старалась навещать его как можно чаще. Доктор Лисовский всячески приветствовал это начинание старушки и не без основания подчеркивал полезность пребывания на свежем воздухе. Не имея возможности передвигаться самостоятельно, Загорская была вынуждена отправляться в Алафузовский сад не только в компании камеристки, но и в сопровождении остальных наследников. Варенцов с Шахманским пересаживали бабушку с инвалидной коляски в кресло экипажа и потом обратно. По аллеям хозяйка доходного дома передвигалась с помощью горничной. Но чаще всего она сидела одна в тени высокого куста плетущейся розы или душистого барбариса и вязала какой-нибудь зимний шарфик или кофточку, ожидая, когда прислуга принесет стакан горячего чая с ее любимым миланским пирожным или безе. Так было и сегодня.

Родственники тоже не скучали и весело проводили время за круглыми столиками Cafe. Вот и сейчас, не обращая внимания на мелкий дождик, Глафира ждала появления Савраскина, а Варенцов с актрисой Ивановской отправились любоваться местными красотами. Вернувшийся с прогулки Шахманский рассказывал семейной чете Катарских свежие анекдоты далеко не пуританского содержания из последнего номера журнала «Тайны жизни». Альбина Леонидовна заразительно хохотала, а отставной гражданский генерал покрывался стыдливыми пунцовыми пятнами. Тем временем два пехотных офицера за соседним столиком с интересом разглядывали смешливую привлекательную даму, совершенно не удостаивая вниманием ее престарелого мужа.

Скоро в компании Ивановской и Варенцова появился Савраскин. Размахивая газетой, он о чем-то оживленно беседовал с Изабеллой Юрьевной. Аполлинарий Никанорович шел рядом и тихо посмеивался.

Глафира окатила Ивановскую ревнивым, негодующим взглядом, но тут же мысленно успокоила себя, рассудив, что прокуренная табаком нищая актриска, давно разменявшая четвертый десяток, вряд ли может составить ей конкуренцию.

— Ах, Глаша, ты только посмотри, — репортер повесил на спинку стула зонт и раскрыл газету. Увидев, что на него обращают внимание, он приосанился и, придав лицу некоторую вальяжность, начал громко читать:

«Извозчик-мститель!

Вчера в 12 часов дня на углу Александровской и Театральной улиц многочисленные прохожие явились свидетелями не совсем обычного происшествия: вопреки установившейся печальной традиции не автомобиль налетел на извозчика, а извозчик на автомобиль, который поворачивал с Александровской на Театральную улицу. Удар лихого возницы был настолько силен, что в моторном экипаже вдребезги разлетелись стекла и были повреждены шины. Извозчик отделался легким испугом: он сам и его пролетка находятся в полном благополучии и никоим образом не пострадали. На месте аварии собралась толпа зевак. В адрес нерасторопного авто летели язвительные остроты и злые шутки.

И тут, видя дружную поддержку любопытствующих прохожих, в неожиданный восторг пришел сам виновник происшествия:

— Ну, вот и поквитался! Не только вам нашего брата давить!

Кто-то прокричал:

— Извозчик-мститель!

Поспешивший к месту аварии городовой записал номера извозчика и автомобиля. Униженный водитель с трудом завел мотор, и пыхтящее чудовище под смех толпы скрылось за поворотом».

— Уж не ваша ли статья, Георгий Поликарпович? — закинув ногу за ногу, поинтересовался Шахманский.