И вновь статский советник катил по Тегерану, время от времени нажимая на кнопку сигнала на руле. У здания суда толпилась своеобразная иранская публика. Это были далеко не те лица – разодетые дамы и довольные жизнью ставропольские господа, – которые заранее запасались билетами, чтобы попасть в судебную камеру на слушание дела с участием знаменитого присяжного поверенного Ардашева. Здесь стояли только мужчины. На их лицах читалась печать грусти и обреченности. По всей видимости, у массивных дверей адлие собрались родственники кого-то из подсудимых.

Заглушив мотор, Клим Пантелеевич быстро поднялся по каменной лестнице на второй этаж. Уже знакомая дверь в следственную камеру была открыта.

Судебный следователь, утонувший в дымном тумане, устало поднял голову. Указав дипломату на стул, он проронил:

– Я не сомневался, что вы вернетесь.

– Когда караван поворачивает назад, впереди оказывается хромой верблюд, – щеголяя тюркско-иранским выговором, сыронизировал Ардашев.

– О! Вы прекрасно говорите на фарси! – изумился Мохаммед-Таги и, бегая глазами по сторонам, спросил: – Вероятно, вам небезынтересно знать, что случилось с вашим соотечественником?

– Безусловно. Я хотел бы ознакомиться с медицинским заключением, протоколом осмотра места происшествия и взглянуть на фотографии.

– Надеюсь, вы понимаете, что, пока идет следствие, я не имею права посвящать вас в детали этого дела?

– Однако в назмие меня заверили в обратном.

– А при чем здесь полиция? Она не имеет к следствию никакого отношения. Хотя, – он ухмыльнулся, – мы всегда можем договориться

– В данном случае у меня в этом нет нужды, – холодно выговорил Клим Пантелеевич. Проткнув следователя острым, как пика, взглядом, он молчал, выдерживая небольшую паузу.

На этот раз статский советник решил поступить вопреки устоявшемуся правилу. Ему, как и любому нормальному человеку, просто надоело раздавать взятки направо и налево за то, что и так были обязаны предоставить. В Персии же лихоимство и вовсе не являлось преступлением. Это считалось нормой жизни. И потому каждый иранец мечтал дослужиться до такого чиновничьего поста, который позволял бы ему получать солидный анам без особых забот. Но как бы парадоксально это ни звучало, именно в этой стране каждый мздоимец благоговел перед посетителем, а тем более перед иностранцем, умеющим настойчиво добиваться своей цели без пресловутого «тумана на анам».

Наконец Ардашев сказал:

– Соблаговолите заметить, что, во-первых, зверски убит русский подданный. Как вы знаете, перед смертью его подвергли жесточайшим пыткам. Во-вторых, это уже не первое преступление, совершенное в отношении дипломата Российской империи. В-третьих, я, так же как и вы, уполномочен своим правительством вести расследование. В-четвертых, в случае вашего отказа посол России будет вынужден заявить ноту протеста министру иностранных дел Персии.

– Возможно, вы и правы, – надевая зачем-то очки, недовольно проронил следователь, – однако мне пока не поступало указание от вышестоящего начальства об ознакомлении вас с материалами дела. Если таковое распоряжение появится, то я извещу вас незамедлительно.

– В таком случае извольте сообщить место обнаружения трупа.

Чиновник вздохнул, поднес трубку ко рту и пояснил:

– Тело нашли в заброшенном караван-сарае, неподалеку от кладбища, за кварталом «красных фонарей». Утром на покойника наткнулся странствующий дервиш.

– Вам больше нечего добавить?

– Все остальное вы сами уже озвучили. И я искренне преклоняюсь перед вашей проницательностью. К сказанному я могу присовокупить всего несколько пустяковых фактов: убитый лежал на спине, распластав руки, как ваш Христос, с прибитыми к доске ладонями; часть носа у него была отрезана, а в остаток хряща продели веревку. Смерть наступила от выстрела в голову. Рядом валялся пистолет – семизарядный «зауэр». На нем имелись отпечатки пальцев потерпевшего. Других следов мы не нашли. Сделав несколько затяжек, он закончил: – Вы, конечно, можете туда съездить, но, поверьте, от этого не будет никакого проку, только время зря потеряете. Все, что нужно, уже сфотографировано. После нас там побывала куча любопытных бездельников. Их в той округе как шакалов в горах. Так что будьте осторожны.

– Благодарю за предупреждение. Но позвольте узнать, когда наступила смерть?

– В понедельник, между шестью и восемью часами пополудни. Так уверяет наш врач.

– Надо же! – грустно заметил Ардашев. – И его убили в понедельник!

Следователь выпустил дымное облачко и осведомился:

– Вы изволили сказать «и его». А кого еще вы имели в виду?

– Господина Раппа, русского дипломата. Он был ограблен. Я, как вы могли заметить, уже упоминал об этом преступлении.

– Да-да, конечно. Но что теперь об этом говорить? Душегуб будет, несомненно, пойман и отправится в джехеннем[249].

– Вашими бы устами да шербет пить.

Трубка потухла. Господин Мохаммед-Таги бросил ее в мраморную пепельницу. Поднимаясь из-за стола, он снял очки и раздраженно изрек:

– У меня нет оснований сомневаться в качестве работы моих коллег. К сожалению, из-за недостатка времени я вынужден завершить наш разговор.

– Честь имею, – вставая, проговорил Клим Пантелеевич и, не подавая руки, покинул следственную камеру.

«Форд», точно преданный конь ждал своего хозяина под тенью старой разросшейся оливы. Несколько круговых взмахов ключом стартера – и двигатель привычно заурчал. Водитель нажал левую педаль, и автомобиль тронулся. Постепенно набирая скорость, он покатил в сторону северо-восточной окраины персидской столицы, к месту недавнего происшествия.

«В некотором роде этот пройдоха-следователь оказался прав. В этот район одному ехать не стоило», – размышлял статский советник, петляя по переулкам, прилегающим к улице «красных фонарей». По дороге к кладбищу ему встретились несколько человек, выкрикивающих в адрес европейца оскорбительные слова.

У входа в постоялый двор показался дервиш в грязных шароварах. Увидев незнакомца, он начал крутиться в сумасшедшей пляске, призывая Аллаха и вопя противным фальцетом: «Я-хак! Я-Али!»

Босой, с грязной нечесаной бородой, он приближался к Ардашеву с устрашающим криком, точно туземный воин. В правой руке богомолец сжимал крючковатую дубину, а в левой держал кокосовую чашку для подаяний. На плечах у него лежала плохо выделанная козлиная шкура, и было видно, как по ней ползали насекомые.

Дипломат, почти не глядя на дервиша, швырнул монету. Тут же ему в ноги бросился какой-то фагыр[250], на землю полетел новый медяк. Неожиданно возник еще один попрошайка и тотчас же кинулся за подачкой. Между ними завязалась ссора. Пользуясь неразберихой, статский советник спокойно прошел внутрь.

О тщательном и неторопливом осмотре места происшествия нечего было и думать. В помещении царил полумрак. В углу, точно жук в навозе, копался пинедуз[251], надеясь, видимо, подобрать что-нибудь из оставленных кем-то лохмотьев. В одной из ниш Ардашев отыскал старую доску. В слабом свете солнечного луча он разглядел на ней бурые пятна крови. Тут же валялись и два гвоздя – орудия пытки Байкова.

«Если здесь постоянно снует беднота, то непонятно, как удалось преступникам спокойно пытать драгомана, – мысленно рассуждал чиновник по особым поручениям. – Экзекуция, судя по всему, длилась достаточно долго. Вероятно, переводчику заткнули рот кляпом. А в конце, будто в насмешку, он получил пулю из собственного «зауэра», на котором, по словам следователя, чужих отпечатков пальцев не обнаружено. Выходит, кто-то из мучителей был в перчатках. Один из них легко разогнал райи[252] и, возможно, бросил им несколько монет. Затаив дыхание, эти бедолаги со страхом слушали предсмертные стоны Байкова и теперь ни за какие коврижки не признаются, что здесь было. Следовательно, об опознавании злодеев и говорить нечего. Стало быть, я зря теряю время. Пора возвращаться. Надобно срочно ввести в курс дела посла. Без его помощи подобраться к материалам следствия вряд ли удастся».