Каменная громада цитадели с ее бастионами, куртинами и равелинами, несмотря на солнечный день уходящего бабьего лета, всегда действовала удручающе. Покинув карету, Иван Авдеевич протянул дежурному офицеру пропуск. Послышался громкий окрик, и высокие ворота, подобно пасти неведомого чудовища, распахнулись, впуская в ненасытное чрево новую человеческую душу. За мостом, перекинутым через искусственный ров, отворились вторые ворота, Петровские. Пройдя по главной аллее до площади перед Петропавловским собором, надворный советник вошел в небольшое здание из двух этажей, именовавшееся Комендантским домиком.

Самоваров заполнил приказной ордер на доставку арестованного и оказался в небольшом помещении, приспособленном для допросов. Задержанного привели не сразу, поскольку, по особому распоряжению фон Фока, он содержался в секретном доме Алексеевского равелина, находящегося в другом конце острова. Арестанты этой тюрьмы не имели имен и фамилий. Их различали по номерам камер. По прибытии его делалась запись: «Прибыла личность», а в случае смерти или перевода в другое место заключения записывали: «Убыла личность». Наконец дверь открылась, и караульный, доставив подследственного, удалился.

Следователь молча изучал незнакомца. Перед ним стоял высокий худой человек лет тридцати пяти. Гусарские лихие усы и широкие густые бакенбарды выдавали в нем офицера. Манера широко ставить ноги свидетельствовала о принадлежности к кавалерии, и, вероятнее всего, к драгунам. Прямая осанка, гордый и властвующий взгляд говорили о привычке отдавать приказы, а значит, отнести его можно было к старшим офицерам не ниже майора; скорее всего, он командовал полком. Шрам на левой щеке красноречиво подтверждал все предыдущие выводы, присовокупив к ним еще и его непосредственное участие в лихих кавалерийских атаках. Тюремная одежда сидела на нем мешковато и никак не вязалась с бравой внешностью. Серый арестантский халат, надетый прямо на нижнее белье с завязками вместо пуговиц, простые черные кожаные туфли, скорее напоминающие тапочки, придавали его обличию несвойственную офицеру карикатурность. От всего этого он конфузился и был заметно расстроен.

— Извольте сесть, — холодно изрек надворный советник, указывая на привинченный к полу кованый железный табурет. — Я следователь Самоваров, и мне поручено заниматься расследованием обстоятельств по пропаже ценностей, вверенных вам для транспортировки. Зовут меня Иван Авдеевич. Если хотите, то можете ко мне так и обращаться. И теперь для составления протокола прошу точно назвать ваше имя, фамилию, отчество и должность.

— Карпинский Яков Спиридонович, полковник штаба генерала Паскевича. В прошлом полковой командир восьмого драгунского Астраханского полка.

— Год рождения?

— Тысяча семьсот девяносто третий.

«Надо же, — подумал Самоваров, — ему и правда тридцать пять».

— Итак, Яков Спиридонович, я надеюсь, вам хорошо известно, почему вы находитесь в этом не подходящем для вас месте?

— Я за эти дни многое передумал и до сих пор не могу понять: каким образом из проклятого восьмого сундука пропало золото? Этого никак не могло случиться! Я радикально отвергаю все обвинения в свой адрес! — От возмущения офицер взмахнул руками, подскочил, сделал несколько нервных шагов по узкой комнате и снова сел на место.

— Успокойтесь, господин полковник. Расскажите лучше, как формировался обоз и каков был порядок его следования. — Иван Авдеевич откинулся на спинку стула.

— Обоз составлялся в Тавризе. Всей работой руководил статский советник Грибоедов. Приказом начальника штаба я был откомандирован в его распоряжение. Это был уже не первый караван с ценностями, кои доставлялись в Россию по результатам мирного договора, посему…

На лице надворного советника внезапно вспыхнула искра осенившей его мысли, и, дабы не потерять ее, он прервал арестованного вопросом:

— Соблаговолите припомнить: откуда появились эти сундуки и как они комплектовались?

— Для транспортировки груза обычно приобретались деревянные сундуки, обшитые изнутри листами железа и укрепленные поперечными металлическими прутьями, с внутренним замком и тремя ключами. Дело в том, что кованые, во-первых, чрезвычайно дороги, а во-вторых, довольно тяжелы и на одну повозку больше двух не погрузишь — лошади надорвутся, а деревянных можно положить целых четыре. Их доставили из Тифлиса и после тщательной проверки на прочность передали помощнику Грибоедова. Всего пришло двадцать четыре штуки. Каждый из них наполнялся в моем присутствии, тут же составлялась подробнейшая опись. Один ее экземпляр оставался при мне, а другой клали сверху и замыкали, опломбировав сургучной печатью полномочного министра. Так были собраны все двадцать четыре единицы. Ключи хранились только у меня. Открывать в дороге поклажу воспрещалось. В тот же день обоз под охраной Сводного гвардейского полка отправился в Тифлис.

— Кто полковой командир?

— Полковник Баскаков. Он сопровождал нас только до Тифлиса, а там, покормив лошадей и немного отдохнув, мы уже вместе с Кабардинским пехотным полком майора Якубовича выдвинулись по направлению к Ставрополю. Приняв под охрану груз в Тифлисе, Якубович согласно действующему циркуляру опечатал каждый сундук.

— Стало быть, в Ставрополь обоз пришел уже с тремя печатями?

— Нет, с двумя.

— Извольте пояснить.

— Из Тавриза мы вышли с одной печатью полномочного министра, а в Тифлисе появилась вторая печать — Якубовича.

— Получается, что полковник Баскаков не опечатывал сундуки?

— Нет.

— Продолжайте…

— По прибытии в Ставрополь на охранение встал девятнадцатый драгунский полк майора Эверта, кой, приняв обоз, дополнительно опломбировал своей полковой печатью каждую единицу перевозимого груза. И через пару часов мы уже собирались снова двинуться в путь, да вот незадача — у одной телеги сломалась ось и вся поклажа оказалась на земле. Тогда мы решили выгрузить сундуки в склад местного Интендантства, отремонтировать колесо и утром отправиться дальше. Так мы и поступили: весь груз снесли в соляной подвал, майор Эверт при мне его опечатал и на дверях выставил часового. Остальное имущество находилось под охраной караульных. Утром я проверил наличие сургуча — пломбы были в порядке и везде по три печати.

— А восьмой ларец выгружали?

— Позвольте, позвольте, — задумался полковник, — ну да, ведь сломалась четвертая телега, а на ней как раз перевозили пятый, шестой, седьмой и восьмой сундуки.

— Что это было за помещение?

— Я же сказал, это был большой подвал, почти пустой. Надежней места было не сыскать, все равно что склеп — без окон, да и часовой у входа.

— Что значит «почти пустое»?

— В самом углу лежало несколько мешков с солью. Но вы не сомневайтесь, я проверил каждый из них — ничего, кроме соли.

— Кто предложил вам это хранилище?

— Один офицер.

— Кто такой?

— Я уже и не вспомню…

— А что дальше?

— Утром, проверив сохранность пломб на дверях склада, я отворил их и приказал погрузить все четыре сундука на ту же телегу. К тому времени ее уже отремонтировали, и, не мешкая, мы отправились в путь. А от Воронежа до Москвы нас сопровождал 16-й драгунский Тверской полк под командованием подполковника Слащева и от Москвы до столицы — 2-й драгунский Псковский полк Малянтовича. Но нигде больше на ночлег мы не останавливались.

— Выходит, когда обоз прибыл на Монетный двор Петропавловской крепости, на каждом сундуке было по пять разных пломб, то есть по числу полков, несших охранение, так?

— Ну конечно! Правда, за изъятием Сводного полка, поскольку, как я уже говорил, в Тавризе Грибоедов лично опечатывал весь груз собственной дипломатической печатью.

— А что потом?

— А потом и начался тот самый кошмар, кой продолжается и до сих пор: при передаче ценностей все шло хорошо, пока мы не добрались до восьмого сундука. Оказалось, что ключ с восьмеркой к нему не подходил, и открыть его сумел только слесарный мастер. Вместо золотых монет на дне лежали какие-то камни. Меня тотчас же арестовали… А ведь связку эту я всегда при себе держал и с ней не расставался! Поймите, Иван Авдеевич, я боевой офицер. Был под Бородино и под Красным, ходил в атаку под Дрезденом и Кульмом, дрался под Лейпцигом и Краоне! — Он помолчал, глядя в пол, и потом как-то растерянно добавил: — Видно, сама нечистая сила погубить меня решила.