— Нет-нет! Мне ничего не нужно. Оставьте себе. А что касается вашего участия в завершающем акте столь затянувшейся пьесы, то будет лучше, если его поимкой я займусь самолично. Не волнуйтесь, Аристарх Виссарионович, вы будете первым журналистом, который оповестит публику о поимке душегуба.

— Удачи вам, Клим Пантелеевич! — рассеянно выговорил репортер и протянул руку.

— Благодарю вас. Я бы не прочь обвенчаться с этой капризной госпожой и прожить в браке хотя бы пару дней, — ответив на рукопожатие, усмехнулся дипломат. — Честь имею, господа.

— Честь имею, — попрощался Игнатьев.

Дождавшись, когда статский советник скроется под аркой, сыщик покачал головой и сказал:

— Ох и фрукт этот ваш бывший присяжный поверенный! Набрался в своем Ставрополе фанаберий и теперь не общается с нами, а одними загадками разговаривает. Что они, эти провинциалы, все такие?..

Померанцев ничего не ответил, а лишь неуверенно пожал плечами.

— Ладно, — заключил полицейский, — подождем до завтра. Посмотрим, насколько его слова не расходятся с делом…

По всему выходило, что Ардашев опоздал. Уже утром во вторник, 17 февраля, у Филиппова в кабинете раздался телефонный звонок. Неизвестный «доброжелатель» поведал, что закройщик ателье «Мадам Дюклэ» Арон Шнеерзон и есть преступник, напавший на модистку и прикончивший госпожу Вяземскую. По словам звонившего, вещественные доказательства первого злодеяния — пузырек с серной кислотой и пипетка — находятся в его раскройном столе. «А резцов у него — полным-полно. И каким именно он уродовал лицо несчастной модистке, спросите у душегуба сами», — закончил короткое сообщение аноним. Голос у звонившего был неестественный. «Не иначе как прикрыл трубку носовым платком», — заключил Филиппов. Именно так последнее время делали вымогатели, именовавшие себя, на революционный манер, экспроприаторами.

Не уведомляя следователя, действительный статский советник на пару с Игнатьевым и еще двумя агентами поспешил в упомянутый швейный салон. Шнеерзон в этот момент обслуживал клиентку в примерочной комнате. К тому времени, когда он показался, из его стола уже извлекли все те предметы, о которых упоминал звонивший. Закройщик так ничего толком и не сумел объяснить. Когда он понял, в чем его обвиняют, он начал стучать зубами, будто швейной машинкой, и принялся лепетать что-то о своей невиновности, об алиби и свидетелях. Подозреваемого тут же препроводили в следственную камеру.

Примерно через час судебный следователь уже вел допрос. Испуганный портной не производил впечатления холодного и рассудительного убийцы. Он настаивал на своей полной невиновности и в доказательство приводил все те же доводы, которые рассказывал сыщикам еще во время первого опроса, состоявшегося после нападения на Анну Извозову. Мол, в тот вечер он был в «Мираже» (синематографе на Офицерской) и смотрел «Гибель Титаника». Во время сеанса у киномеханика трижды рвалась пленка, и потому в зале включали свет. После основной фильмы показывали видовую картину «Африка». Он помнил все в деталях и подробно рассказывал, что кадры были раскрашены в разные цвета: небо — в синий, пальмы — в зеленый, а закат — в красный. У Шнеерзона сохранился и билет. По указанию следователя сыщики тогда проверили полученные сведения, и они подтвердились. От улицы Офицерской до дома на Болотной, где проживала модистка, — путь неблизкий, и представить, что ему удалось покинуть кинематограф, нанять извозчика или даже таксомотор, напасть на белошвейку, а потом вернуться и досмотреть картину — было нереально. Два капельдинера тогда подтвердили, что во время указанного в билете сеанса ни один мужчина из залы не выходил. Они упомянули только даму с ребенком, которая водила малышку в ретирадник, расположенный во внутреннем дворе.

Судебный следователь — Илья Ионович Браз — вполне отдавал себе отчет, что раскрытие этого дела позволит ему получить статского советника раньше положенного срока. «В пятьдесят лет каждый чиновник обязан иметь статского. Это только неудачники, глупцы и бездельники успокаивают себя мыслью, что все не от них зависит», — потирая лоб, мечтал он о ближайшем будущем, одновременно размышляя, как вывести на чистую воду этого выкреста.

— Положим, я вам верю, — стряхивая с мундира перхоть, выговорил Браз. — Но возникает второй вопрос, откуда в вашем столе оказались известные вам предметы?

— Не иначе как подбросили-с. Другого объяснения и быть не может, — лопотал Шнеерзон.

— Хорошо. Допустим. Но кто мог это сделать?

— Да откуда мне знать! — вскакивая с табурета, воскликнул закройщик. — Одно теперь ясно, что злоумышленник имел прямой доступ к моему столу. Иначе и быть не может!

— Сядьте! — велел следователь и с недоверием изрек: — Если так, то соблаговолите припомнить, любезнейший, где вы находились во время убийства госпожи Вяземской?

— Дома-с!

— Ну и ответ! Этак каждый бобыль заявит. Поди проверь вас, когда ни жены, ни детей нет.

— Я был дома у Пелагеи Дмитриевны! — уточнил подозреваемый. — Она пригласила меня на чай.

— Это в котором часу, позвольте узнать?

— Как в котором? Около одиннадцати вечера. Вы же сами спросили, где я находился во время убийства Вяземской, — недоуменно спросил Шнеерзон и заморгал обиженно.

Следователь поднялся, потер довольно руки и пружинящей походкой прошелся по комнате. Уставившись на портного, он воскликнул победно:

— Quod erat demonstarndum!

— Что-что? — Арон Яковлевич приподнял брови, да так и застыл в недоумении.

— Что и требовалось доказать! Вот я вас и уличил, господин Супостат! Вы только что сами себя выдали.

Закройщик промямлил вопросительно:

— Выдал? Я? Как?

— А очень просто! — всплеснул следователь руками. — Откуда вы могли знать время убийства Вяземской, если вы не были в числе лиц, приглашенных на спиритический сеанс?

Шнеерзон выдохнул облегченно и объяснил:

— В этом нет ничего удивительного-с. Пелагея Дмитриевна мне говорила, что журфиксы у Фаины Мелентьевны всегда заканчиваются в одиннадцать. А в полночь она уже спит, потому что, по мнению нашей хозяйки, от долгого бодрствования появляются ранние морщины.

Следователь хотел что-то сказать, но в нерешительности остановился. Подумав несколько секунд, он погладил плешь и проронил:

— Ладно, положим, я вам поверил. А где вы были в пятницу, тринадцатого, между пятью и шестью часами пополудни?

— В ателье-с. К концу недели всегда много работы, потому клиентам удобнее приходить на примерки в выходные. Вот мы и зашиваемся, в прямом и переносном смысле. Вы, господин следователь, легко можете проверить мои слова по журналу посетителей.

— Смогу, не сомневайтесь! — Браз склонился над самым ухом швейного мастера и вкрадчиво прошептал: — Ну а вчера, в котором часу вы ушли домой? Помните?

— Да-с! Около восьми вечера.

Илья Ионович ничего не ответил. Он тяжело упал в деревянное кресло, потер виски, окунул в чернильницу перо и, двигая во время письма губами, точно гримасничая, принялся составлять протокол допроса. Перо скрипело, плакало и от сильного нажима иногда рвало бумагу, но буквы постепенно отвоевывали у белого листа все новое пространство. Когда свободного места на странице почти не осталось, он закончил.

— Соблаговолите расписаться, — сухо проговорил следователь и положил лист перед Ароном Яковлевичем.

Мастер швейного дела пробежал глазами по строчкам и промямлил испуганно:

— Боже милостивый! Но я такого и не говорил…

— Что-с? — рявкнул коллежский советник и навис над закройщиком.

— Простите, сударь, но я не заявлял, что Пелагея Дмитриевна заранее сообщила мне, где и до которого часа госпожа Вяземская будет проводить спиритический сеанс шестого февраля. А в рассуждении взаимоотношений Фаины Мелентьевны и Пелагеи Дмитриевны я и словом не обмолвился о том, что они были неприязненные. Наоборот-с, тетя и племянница души друг в друге не чаяли.