– Я бы прошлась немного, – воспользовалась случаем Вера.

В «Эльдорадо» все было хорошим – и блюда, и убранство, и вышколенные официанты в черных фраках, и мебель, и чудный зимний сад, только вот красивые стулья оказались неудобными. Как сядешь, вроде ничего, а минут через пять спина начинает деревенеть, и приходится то и дело ерзать. Вера не утерпела и пожаловалась на стул мужу. Владимиру было много легче уйти, потому что мужчины не носят корсетов, а без корсета сидеть всяко вольготнее, но тоже неудобно. Муж (это слово даже в уме произносить было упоительно) согласился, что стулья и впрямь неудобные, и рассказал, что всю мебель хозяину, Илье Арефьевичу, сделали на заказ, и обошлась она ему весьма не дешево. Вот оно как бывает, дорого, да не мило, хотя на вид стулья красивые, даже очень.

Алексей увел Веру в зимний сад. Вера за все время их десятимесячного знакомства толком с Алексеем не разговаривала и мнение о нем составила по рассказам мужа.

– Я – крючкотвор и немножко технарь, – говорил муж, намекая на свое увлечение автомобилями, – а вот брат мой старший – настоящий служитель муз. Он им всем служил, разве что кроме Урании[392], но в конце концов стал музыкальным критиком. Ну и театральным заодно. Строгий у меня братец, ой какой строгий. Про него так говорят: «Холодный не критикует, а обухом прикладывает». Я сам его побаиваюсь немного.

Говоря «сам побаиваюсь», Владимир, разумеется, шутил. Он никого и ничего не боялся, и Вере с ним было очень спокойно. Да и сам Алексей совсем не был похож на человека, который «обухом прикладывает». Взгляд добрый, с губ почти не сходит легкая улыбка, злые люди так не смотрят и так часто не улыбаются.

При встречах Алексей непременно рассказывал какие-нибудь истории, анекдоты из богемной жизни. Вере нравилось не только как он рассказывает (выразительно, ярко), но и о чем. В историях Алексея не было пошлости и грязи, чужих тайн он не выдавал и в чужом белье не копался, рассказывал о другом. О проделках студентов консерватории. О том, как у скрипача Исаева украли прямо во время концерта ценную скрипку, а потом оказалось, что он ее сам за кулисами оставил. О том, как тот же Исаев вызвал другого скрипача на дуэль, да не обычную, а скрипичную – кто кого переиграет…

Сейчас Алексей тоже рассказал забавное. Некая генеральская вдова, сорока пяти лет от роду, пытается поступить в частную театральную школу актрисы Художественного театра Софьи Халютиной. Халютина в большом затруднении. Вдова и слышать не желает о том, что в ее возрасте поздновато начинать готовиться к сцене. Утверждает, что талант может проявиться и в старости, то грозит нажаловаться на Халютину градоначальнику, то прельщает ее тройной платой и пожертвованием пятисот рублей на нужды школы. Вера похихикала, уж больно смешно рассказывал Алексей, а сама в душе пожалела несчастную вдову. Мечтала всю жизнь о сцене, да, видно, сначала родители не пускали, а потом муж. И чего Халютина вредничает? Что, тройной оплаты за труды ей мало, да еще пятисот рублей в придачу? Открыла школу, так учи всех желающих, а там видно будет. Другое дело, если у вдовы способностей нет. Так речь идет не о способностях, а о возрасте.

– Что-то вы погрустнели, Вера… – обеспокоился Алексей, заметив тень, мелькнувшую на Верином лице. – Или устали?

– Устала немного, – поддакнула Вера.

Не станешь же так вот, к слову, рассказывать, как тебя саму из балетной школы забрали (до сих пор иногда сцена Большого театра снится и Горский в зрительном зале). И про то, как старательно растягивала пальцы, обучаясь игре на фортепиано, тоже не хотелось рассказывать. При чем тут фортепиано? При том, что, потерпев фиаско с балетом, Вера решила стать актрисой, как тетя Лена. А актрисе для карьеры непременно надо уметь петь и играть на фортепиано. И про участие в любительских спектаклях, и про то, как тетя Лена похвалила Верину Ларису в «Бесприданнице», и про многое другое… Добрую половину из всего этого Вера еще мужу рассказать не успела.

Алексей предложил посидеть в одном из свободных кабинетов при зимнем саде. К радости Веры, там оказались не давешние стулья, а уютные мягкие кресла и столь же удобные диваны. И никакой публики, а то многолюдье уже начало утомлять. Официанта, который вошел следом за ними, Алексей отослал за шампанским, а затем посмотрел на Веру с каким-то странным, новым, выражением и сказал:

– Я бы хотел поговорить с вами, Вера, об одном весьма серьезном деле. Только прежде вы должны дать мне слово, что о нашем разговоре никто не узнает. Даже Владимир.

Вера сильно удивилась подобному повороту событий. Сначала подумала, что Алексей станет признаваться ей в любви. А что? Случается ведь и такое. Старшая сестра Тани Тутубалиной, Вериной одноклассницы, чуть ли не из-под венца сбежала с родным братом своего жениха, гвардейским поручиком. И обвенчалась с ним где-то под Зарайском. Таня два месяца потчевала подруг романтическими историями про сестру. Но Алексей смотрел не так, как смотрят влюбленные или хотя бы вожделеющие. В глазах его не было никакого блеска, один только интерес. Чувствовалось, что Вера интересна ему как человек, а не как женщина. Может, он вообще не интересуется женщинами, раз не женат до сих пор, а ведь ему уже хорошо за тридцать.

– Даю вам слово, – сказала Вера, сообразив, что слишком, до неловкости, затянула с ответом.

А кто бы не дал на ее месте? Любопытство – это не грех и не порок. Это страсть, которая как начнет жечь тебя изнутри, так хоть караул кричи. Тебе собираются поведать тайну, и, судя по всему, весьма важную. Возможно ли прервать разговор и уйти?

Алексей удовлетворенно кивнул, давая понять, что иного ответа он и не ждал.

– Вы хотели бы послужить Отечеству, Вера? По-настоящему, всерьез? Но хочу сразу предупредить, что это может быть немного…

– Опасно?! – восхищенно выдохнула Вера, обожавшая всяческие авантюры с приключениями и зачитывавшаяся Понсоном дю Террайлем[393].

– Оригинально, – улыбнулся Алексей.

Таинственно да вдобавок оригинально! Вера едва не захлопала в ладоши от восторга, но смогла удержаться от столь бурного проявления чувств. Алексей сказал, что дело серьезное, значит, и вести себя следует серьезно. Несерьезным людям серьезных дел не поручают.

«За прошлый год в Москве было 42 956 смертных случаев, т. е. на 3358 случаев больше, чем в предшествовавшем году. Если исключить холерный 1892 год, то такой смертности в Москве не было с 1886 года».

Две неожиданности случились на свадьбе – предложение Алексея и глупая Наденькина затея.

Вы хотели бы послужить Отечеству? Она, Вера Левченко, теперь, впрочем, уже не Левченко, а Холодная (привыкайте, привыкайте скорее, Вера Васильевна), и «послужить Отечеству»? Рада бы, да как?

Под парфе[394], которое вместе с шампанским по собственному почину принес официант, Алексей изложил суть своей просьбы. Было так интересно, что большую часть времени Вера просидела с открытым ртом и ложечкой в правой руке, забыв про таявшее лакомство. Оно и к лучшему, потому что съедено сегодня и без того было много. А вот Алексей ел как ни в чем не бывало, обстоятельно, с удовольствием, даже не ел, а лакомился. Вера где-то слышала, что все мужчины, которые любят сладкое, сладострастники и распутники, и весьма радовалась тому, что ее Владимир ни тортов, ни печений, ни пастилы, ни шоколада не жаловал. Вот фрукты любил, это да, мог за один присест целую вазу яблок сгрызть.

– Получилось так, что основным моим занятием стало не то, что на виду у всех, а то, чего никто не видит, – загадочно начал Алексей. – Я, Вера, служу в… некоем делопроизводстве, которое занимается выявлением иностранных шпионов и их здешних пособников…