— Сделайте милость.

Но стоило офицеру скрыться за дверью, как в приемную навстречу Самоварову вышел сам генерал:

— Прошу, Иван Авдеевич. Что стряслось? Неужто имеете что-то новое?

— Именно так, ваше превосходительство.

— Так рассказывайте же поскорее.

— Видите ли, как раз перед покушением кто-то оставил в моем плаще записку, — Самоваров протянул генералу клочок бумаги, — вот эту.

— «Вам угрожает опасность. Срочно уезжайте», — прочел вслух барон. — И что же?

— Тогда я не мог предположить, кто ее написал. Но в день моего отъезда Агриппина Федоровна Игнатьева подарила моей супруге шарфик, связанный ею собственноручно, и завернула его вот в эту самую газету. — Следователь достал из внутреннего кармана фрака «Кавказские ведомости» и отдал командующему.

— Так-так. Ну а дальше-то что?

— Если вы, ваше превосходительство, приложите записку к газете, то ее нижний край полностью совпадет. А это значит, что именно Агриппина и предупредила меня о покушении, и, следственно, ей об этом было уже что-то известно. Допустим, она могла случайно увидеть, как Игнатьев заряжал пистолет, или еще что-то… Но это еще не все! Помните, я говорил вам, что преступники вскрыли сундук под номером восемь? А почему именно его? Ведь они могли открыть любой другой. Ответ прост: полковник Игнатьев родился восьмого месяца, восьмого числа, одна тысяча семьсот восемьдесят восьмого года! И, как вам известно, живет в доме под номером восемь! Выходит, восьмерка — его счастливая цифра! Вот поэтому они и выбрали восьмой сундук!

— По-вашему, полковник и есть тот второй злоумышленник?

— Это самоочевидно! Полагаю, что Рахманов был лишь его орудием в достижении главной цели.

— Но почему тогда он не исчез? Чего он дожидается? — удивленно поднял брови генерал.

— А что, если он уже получил свою часть золота, спрятал и теперь просто ждет, пока все утихнет? Пройдет время, и через годик полковник тихо выйдет в заслуженную отставку, переедет в столицу или, на худой конец, в Москву и заживет так, как давно мечтал! Выстроит дом и не будет больше ходить в примаках! Вот и все, — махнул рукой следователь.

— Складно у вас получается, Иван Авдеевич! Ничего не скажешь! Что ж, стало быть, это он на вас покушался?

— Да. Отойдя в темноту, он выстрелил и тут же спрыгнул в овраг, делая вид, что преследовал злоумышленника. Потом сорвал с плеча эполет, измазался в грязи и вернулся, а ночью он подложил в кабинет Рыжикова пистоль! Моя же догадка — мох, вода, подземелье — и последующий обыск в кабинете штабс-капитана были ему только на руку! Но это все лишь мои рассуждения. Ответ может дать только сама Агриппина. У меня в руках явное доказательство того, что послание написано ее рукой. Она не сможет отрицать этот факт, и ей придется обо всем рассказать. Вот тут-то ниточка и потянет за собой весь клубок!

— Погодите, Иван Авдеевич. Вы, верно, еще ничего не знаете? — осторожно поинтересовался барон.

— О чем вы?

— Дело в том, что на следующий день после вашего отъезда у Агриппины Федоровны начались роды. Ребенка удалось спасти, а ее — нет. С девочкой остались кормящая мать и отец покойной.

— Умерла? Да как же это? — следователь потер лоб рукою и прикрыл ладонью глаза. — Боже милостивый! Ну почему, почему так бывает? Добрая, молодая, красивая, и… ушла? Ведь совсем еще ребенок! А как это перенес полковник?

— После ее похорон Игнатьев написал рапорт о переводе его в действующую часть. Я назначил его командиром одного из сводных отрядов, сформированных в составе экспедиции под общим командованием генерала Турчанинова. Они перешли Кубань и двинулись к верховьям Урупа для захвата родового аула кабардинского князя Аджи-мурзы-бека Хамурзина. Оттуда им предстоит встретить обоз, сопроводить его до Псефира, и только после этого они вернутся в Прочный Окоп.

— Мне надобно срочно встретиться с полковником, — Самоваров бросил на барона полный решимости взгляд.

— Как вы это себе представляете? Экспедиция воротится в Ставрополь не раньше чем через три недели.

— Что ж, я преодолел почти три тысячи верст, проеду и еще…

— Двести… двести верст, дорогой вы мой Иван Авдеевич, по ущельям и козьим тропам! Да ведь вокруг пули будут свистеть и абреки шашками над головой махать! Что вы надумали?! Это ведь не по рязанским перелескам вояжировать! Здесь война! — В ажитации барон поднялся и заходил по комнате.

— Ваше превосходительство, поймите, для меня решительно важно допросить полковника! Все, что я имею на сегодняшний день, — это всего лишь клочок записки с газетой да брошенная кем-то пуговица от мундира поручика Рахманова. Но этого крайне мало для того, чтобы найти исчезнувшие сокровища! Только неопровержимые факты и бесспорные улики могут выявить злоумышленников и привести к пропавшему золоту! — с жаром доказывал свою правоту надворный советник.

— Хорошо. Я предоставлю вам охранение, но прежде… угощу вас обедом.

Мирное безмолвие холодного утра притаилось в еще не пробудившемся ущелье. Тусклая сероватая дымка, опутавшая спящий аул, постепенно рассеялась, открывая очертания убогих каменных лачуг, прилипших к небольшому плато у подножия рвущихся в небо горных вершин. Передовой отряд Игнатьева, состоявший из роты Навагинского пехотного полка, ста пеших черноморских казаков и сотни линейцев с одним конным орудием, занимал исходные позиции. Солдаты в шинелях, с кожаными ранцами за спиной, заряжали винтовки и примыкали к стволам штыки. Казаки вместе с пехотинцами растягивались в цепь, полностью окружив селение.

— Вперед! — прозвучала команда, и триста пар сапог ринулись вверх, сбрасывая в ущелья выбитые подошвами камни. Аул был взят легко, без единого выстрела, но в нем не оказалось ни одной живой души. Кабардинцы увели в горы скот и домашнюю птицу. Даже скирды хлеба и те были убраны. Победителям достались только голые стены каменных саклей с почерневшими от копоти дымовыми отверстиями.

Полковник построил подчиненных офицеров:

— Господа! Нам предстоит скрытно совершить марш по тылам противника. Выступать приказываю боевым порядком! В авангарде — линейцы, по флангам — пехота. Во время следования не курить и не разговаривать! Всем соблюдать тишину!

Игнатьев прекрасно понимал, что, двигаясь боевым порядком, а не походным, колонна потеряет в скорости, зато горстка его пеших воинов в любой момент будет готова вступить в бой. На войне такие предосторожности никогда не бывают лишними.

Предав дома огню, сводный отряд, как и предписывалось, шел навстречу обозу, следовавшему из Усть-Лабинской крепости. Им предстояло пройти через владения двух враждебных племен: махошевцев и ерукаевцев, находившихся в вассальной зависимости от сильного термигоевского князя Джембулата. Стремясь избежать ненужных потерь, командир изменил маршрут. Продираясь сквозь густой лес, он обогнул опасные земли махошевцев, но был вынужден вторгнуться во владения ерукаевцев.

На рассвете войска приблизились к Сфири. Широкая горная река несла свои воды, с шумом разрывая безмолвие давно потухших древних вулканов. Игнатьев ехал во главе экспедиции. Внезапно его конь остановился и принялся бить копытом, отказываясь идти дальше. Предчувствуя недоброе, полковник спрыгнул с лошади и, пробравшись сквозь густые заросли дикого терна, едва разглядел бесконечную темную полосу, заслонявшую переправу. «Похоже на лесной завал», — подумал он. Но через минуту, когда плотный речной туман рассеялся, офицер понял, что это чернели бурки и папахи горцев. «Никак не меньше тысячи!» — прикинул опытный воин. Не растерявшись, он скомандовал:

— Орудие — в авангард колонны. Картечью пли!

Пушка с расстояния полуружейного выстрела в клочья разбросала врага. Его ряды смешались. Артиллерийская канонада отозвалась нескончаемым горным эхом, разрезавшим предутреннюю тишину. Шедшая в боевом порядке колонна с ходу ринулась в атаку. Казаки рубились отчаянно. Пехота пустила в дело тесаки. Игнатьев находился в самой гуще сражения. Не выдержав напора, неприятель рассыпался по лесу. Воспользовавшись замешательством противника, Сфирь была тут же форсирована.