Эмилия помогла «выправить» ситуацию – вдруг осеклась, испуганно посмотрела на Веру и спросила:

– Вы на меня не обиделись, дорогая моя? Я иногда бываю невыносимо несдержанной. Я не хотела вас обидеть и нисколько…

– Все хорошо, – спокойным, доброжелательным и немного печальным тоном сказала Вера. – Это я была невыносимо глупой. С детства зачитывалась авантюрными романами, мечтала жить в средневековой Франции или Англии… Вот до сих пор все никак не повзрослею! Простите…

– Нет, это вы меня простите…

В знак примирения выпили еще по чашке чая вдобавок к двум первым. Вере чая совсем не хотелось (того и гляди – из ушей польется), но и отказаться было неловко. Откажешься – дашь понять, что затаила обиду.

Эмилия, довольная, что Вера не сердится, тараторила без умолку. Рассказала про свои грандиозные планы. «Спустя год все работницы в Москве будут нашими, а там мы и до гимназисток доберемся!» Также рассказала про Эрнеста Карловича, который, желая поправить свои пошатнувшиеся дела, купил на заемные средства акции Ленских золотых приисков, и теперь его дела настолько пришли в упадок, что приходится продавать сразу три дома, чтобы рассчитаться с кредиторами. Вера поинтересовалась, не входит ли в число продаваемых их дом, но Эмилия успокоила ее, сказав, что pauvre[376] Эрнест продает три самых больших своих дома, в число которых дом на Пятницкой не входит.

– Мало Эрнесту было печали, так у него еще лучший дом, что в Курбатовском переулке, пострадал от недавнего наводнения. По стенам пошли трещины, жильцов пришлось выселять, квартиры опечатывать. Слава богу, что фундамент не пострадал и после ремонта дом может быть снова заселен. Но убытки колоссальные! Эрнест вчинил иск городу об убытках, потому что разлив речки, проходившей в трубе возле дома, стал возможным из-за небрежной постройки самой трубы, но я боюсь, что он ничего не получит. Спишут все на чрезвычайные обстоятельства, буйство стихии…

Вера сразу же увязала в уме пошатнувшиеся дела с посещением раутов госпожи Цалле и спросила, давно ли Эмилия с Эрнестом Карловичем там бывают. Оказалось, что довольно давно и довольно часто, но привела туда Нирензее Эмилия.

– У нас с Вильгельминой Александровной схожие взгляды на роль женщины в обществе, – сказала Эмилия. – Она – классический пример свободной деятельной европейской женщины. Живет одна, нисколько не стесняясь своего одиночества, даже напротив – отчасти гордится тем, что свободна и никто ей не указ. Управляет крупной первоклассной гостиницей, причем управляет так, что любо-дорого посмотреть. Время от времени делает весьма значительные пожертвования на нужды Лиги. Весьма достойная женщина. Это я вам говорю при всей своей нелюбви к немцам! Причем в некотором смысле ее взгляды совпадают с вашими.

– Неужели? – удивилась Вера. – В чем же?

– В том что она, подобно вам, сторонница различных… э-э… решительных мер, – улыбнулась Эмилия. – Тоже, небось, любит авантюрные романы. Убеждает меня в том, что выступлениями и диспутами мы многого не добьемся, нужна встряска, сотрясение основ. Она не была в Москве в девятьсот пятом году и не видела, чем может обернуться это сотрясение, вот и заблуждается…

«Не заблуждается, – подумала Вера. – Нисколько не заблуждается, а готовит почву для грядущих беспорядков. На случай войны. Почему бы не устроить смуту среди женщин в тылу?»

Расстались с Эмилией если не подругами, то хорошими знакомыми. Под самый конец Эмилия вспомнила о том, что иногда Лига устраивает благотворительные театральные представления, сбор от которых идет в пользу нуждающихся женщин, и пообещала «иметь в виду» Веру. Это обещание Веру совершенно не обрадовало, поскольку выглядело насмешкой над ее мечтами. Мечтать о большой, настоящей сцене для того, чтобы участвовать в благотворительных постановках, которые тетя Лена язвительно (и совершенно справедливо!) называет «вариациями на тему Лебедя, Рака и Щуки», намекая на то, что их участники играют вразнобой. Еще чего! Про такое говорят «разменять мечту на медные копейки». Но пришлось улыбаться и делать вид, что млеешь от такой перспективы.

«Что наша жизнь? Игра!»

По выходным Владимир читал за завтраком газеты более обстоятельно, чем по будням. Не просматривал бегло, а подолгу останавливался на каждой странице и время от времени зачитывал Вере избранные места.

– Послушай-ка, это интересно. «Вчера в Москве во владении купеческого общества на Маросейке найден старинный клад, который, если судить по некоторым датам, был зарыт в землю при Борисе Годунове. Один из рабочих, рывший канаву под фундамент строящегося здания, на глубине четырех аршин нашел в земле небольшой дубовый сундук, порядком истлевший. От удара лопаты сундук раскололся, и из него высыпалось множество серебряной и медной монеты, общим весом около пуда. Монеты переданы в Московское археологическое общество. Рабочему, нашедшему клад, председателем общества Уваровой обещано денежное вознаграждение…» Сколько именно, не указано. Но за полпуда старинной монеты можно и пятьдесят рублей выплатить.

– Разве древности не ценятся тем дороже, чем реже они встречаются? – спросила Вера для того, чтобы просто что-то сказать.

– Для отдельных раритетов это справедливо, но в данном случае клад ценен сам по себе, и потом, археологическое общество не станет продавать его с аукциона, а будет изучать…

– Что там изучать? – скептически усмехнулась Вера, пребывавшая с утра в легкой меланхолии.

Меланхолия была беспричинной, то есть глубинные причины, конечно же, имелись, но думать о них не хотелось совершенно. Прямых поводов нет – и ладно. Если начать думать лишнее, то легкая меланхолия быстро перейдет в черную хандру. Проверено на опыте. А сегодня суббота, солнце с утра светит ярко, за окном весна и… И можно постараться не обращать внимания на то, что на душе осень.

– Как что? – удивился Владимир, выглядывая из-за развернутых «Московских ведомостей». – Клад.

– Как? – Вере хотелось вредничать, и она вредничала. – Ну, пересчитают монеты, проверят, сколько серебра на самом деле в них содержится, а дальше что? Я понимаю, что можно изучать какие-то рукописи, грамоты берестяные, а что делать с монетами? Объясни, пожалуйста, если ты понимаешь.

– Ну, я вообще-то не археолог, а юрист… – напомнил, капитулируя, Владимир и предпочел отвлечь Веру другой новостью: – «В четверг, 26-го числа сего месяца, в Скатертном переулке, около доходного дома Баскакова, дворником Мещеряковым было обнаружено тело инженера Бутюгина, проживавшего в этом же доме…»

Знакомую фамилию Вера поначалу пропустила мимо ушей, но потом ее словно обухом по голове стукнуло – неужели?!

– «Несчастный лежал на тротуаре, не подавая признаков жизни. Мещеряков, решив вначале, что жилец пьян, хотел поднять его и довести до квартиры, находившейся во втором этаже. Однако, нагнувшись, он увидел на тротуаре кровь и принялся звать на помощь…»

– Как фамилия инженера? – севшим голосом спросила Вера.

– Бутюгин, – чуть помедлив, ответил Владимир. – А что? Ты его знаешь?

– В Железнодорожном клубе был инженер с такой фамилией, друг Виталия Константиновича, – честно ответила Вера. – Что там дальше? «Тело» – это означает, что он мертв?

– Увы, да. – Дочитывать вслух заметку полностью Владимир не стал, ограничился отдельными фразами: – «Без признаков жизни… Колотая рана в правом боку… Отсутствие бумажника и часов позволяет предположить ограбление…» Какие нынче грабители пошли, ты только подумай! В самом центре Москвы убивать за бумажник и часы! Ладно бы оглушили, проще же оглушить…